WTF Armand Richelieu and Co 2016
Миди
Название: Первый рыцарь кардинала
Автор: [L]WTF Richelieu 2015[/L]
Бета: [L]WTF Richelieu 2015[/L] анонимный доброжелатель
Размер: миди (8500 слов)
Задание: фэнтези!AU
Пейринг/Персонажи: Рошфор/\Ришелье
Категория: слэш
Жанр: романс
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: В пятнадцать лет Рошфор поступил на службу к Ришелье.
Примечания: фик к арту
Размещение:только после деанона, запрещено без разрешения автора
Для голосования: #. WTF Richelieu 2015 – работа "Первый рыцарь кардинала"
Рошфор не находил себе места. Он, сохранявший хладнокровие в минуты смертельной опасности, теперь, точно изнеженная девица, метался из угла в угол своей утопавшей в пасмурном сумраке комнаты, поминутно подбегал к окну взглянуть, не летит ли к трактиру гонец с красной сумкой, не появился ли возле массивной привязи у крыльца новый дракон.
Но нет, не летел и не появлялся. Черный с изумрудным отливом дракон соседа Рошфора лениво косил желтым глазом вдоль блестевшей после дождя улицы, а бежевый, с голубой попоной, принадлежавший завсегдатаю, королевскому мушкетеру, неспешно счесывал носовым рогом отслаивающиеся чешуйки под оттопыренным перепончатым крылом. Стискивая зубы от этого раздражающего безмятежностью зрелища, Рошфор отскакивал вглубь комнаты, делал круг возле стола с тройным подсвечником и веером карт.
Дикий ужас временами охватывал тело и бил дрожью от самой глубины сердца до кончиков пальцев, и тогда Рошфор – стоял ли он у постели со смятым темным покрывалом, на которую упал, совершив свой безумный роковой шаг, у окна ли с широкими добротными рамами выцветшего от времени дерева, или рядом со столом, или возле разложенных на стульях пистолетов, кинжалов, тускло блестевшей шпаги – тогда он медленно, будто в предобморочном состоянии, с чувством непередаваемого отвращения к собственной слабости, доходившей в этот момент до головокружения, опускал веки и отчетливо, точно приговор, шептал: «О боже, что я натворил, что я наделал…»
Слабость и переходивший в отчаяние ужас снова отступали, откатывались гудящей отливной волной, унося, будто запоздалые хрупкие суденышки, все мысли, и в странном душевном отупении Рошфор продолжал метаться по комнате, ежеминутно выглядывая в окно.
Накрапывал дождь, тяжелые капли редко, нехотя ударяли по стеклу, тревожили драконов у привязи, выбивали брызги из наполненных дождевой водой ложбинок между булыжниками, окатывали цветные, еще блестящие черепичные крыши домов, стелившихся до края платформы. А вдали в серой мгле наползавшей непогоды неотвратимо таяли ближайшие летающие острова. Первым исчез центральный остров Амьена, за ним сторожевые башни, цепочка садово-фермерских хозяйств, соседний блок и, наконец, вуаль отделила от замершего у окна Рошфора приютивший его квартал.
«И нечего надеяться, что сейчас кто-нибудь прилетит», – эта мысль, такая простая и разумная, засела в груди обидой на непогоду.
– О боже, что я натворил, – Рошфор потер лоб, нервным движением задернул тяжелую, слишком добротную для трактира портьеру, и, не чуя ног, доплелся до постели, упал, пряча лицо в подушки. Впервые жизнь казалась конченой, хотя о конце в прямом смысле речи еще не шло.
«Ну же, соберись, все не так страшно», – этот приказ, спасавший Рошфора с детства, с первой его встречи в лесу с волком, потом в долгих странствиях, драках со всяким отребьем, в голоде и лишениях, в узилище, куда швырнули с пригревшими его цыганами и грозили казнью за бродяжничество, и после побега, на поле боя, в гонках по островам родины и чужих стран, – этот славный, мудрый, прекрасный приказ теперь не помогал успокоиться. Успокоиться и не думать, проспать до времени, когда распогодится – вот все, что сейчас нужно.
Это ведь так просто, да? А сердце стучало гулко-гулко, биение отдавалось протяжным стоном в висках.
Скрипнула лестница. Снова. Четкие выверенные шаги, не похожие на поступь знакомых жильцов и слуг гостиницы, зазвучали по коридору, то и дело затихая, будто посетитель останавливался перед дверями и озарял номера на них свечой.
«Новый постоялец?» – Рошфор перевернулся набок, вслушивался – и уловил тихий звон шпаги. Как пелена слетели тревоги, и Рошфор кошкой метнулся к стульям, ощупью сразу нашел заряженный пистолет и успокоился от его холодной грозной тяжести.
Шаги замерли у его комнаты. Раздался стук. Дерево приглушило бас:
– Послание графу Рошфору.
Сердце Рошфора кувыркнулось в груди, он узнал голос и опустил пистолет. Отодвинув массивный засов, решительно приотворил дверь. Точно в тумане Рошфор забрал желтый в сиянии свечи конверт, ощутив кончиками пальцев прятавшуюся снизу сургучную печать, едва взглянул в знакомое, искаженное густыми тенями лицо и, кивнув, отступил назад. Как же страшно было чувствовать легкое это письмо в руках и знакомый рельеф оттиска.
Подтолкнутая задвижка бесшумно вернулась в паз, и Рошфор… он вновь на миг опустил веки и с судорожным нетерпением сковырнул печать, крутанулся к окну, распахивая сложенный втрое лист.
«Да».
Да.
Да.
Да.
Пальцы дрогнули, и голова пошла кругом, лист спикировал вниз и с тихим шорохом лег на выскобленный дощатый пол, продолжая демонстрировать свое удивительное «Да». Счастье окатило Рошфора снаружи, выплеснулось изнутри, и он, объятый им и ощущением невероятной легкости, парения над землей, расхохотался.
Таким счастливым Рошфор себя еще не чувствовал – никогда-никогда.
***
«В жизни всякое может быть», – говаривал старый цыган Арго, правя воздушных мулов куда глаза глядят, и, казалось, ничуть не задумываясь о благополучии своего маленького театрального табора. Ни Арго, ни мулов, ни большинства из тех диковатых оборванцев уже не было в живых, когда Рошфор – пятнадцати лет от роду, полный надежд, сопровождаемый рекомендательным письмом командира с просьбой зачисления в гвардейцы, приодетый в строгий костюм, только что приобретенный на последние из высланных на ускорение путешествия ста пистолей, – шел по извилистым улицам одного из островов Парижа к венчавшему его дворцу и повторял эту фразу, пытаясь себя убедить, что сможет очаровать всемогущего кардинала и получить заветную должность на государственной службе – и с приличным жалованием, и с перспективами.
«В жизни всякое может быть», – твердил Рошфор, гордо задирая куцую бородку, подкручивая жиденькие усы и отвечая грозными взорами на насмешливые взгляды слуг, один из которых чересчур громко хмыкнул: «Экий петух к нам пожаловал» – и Рошфор крепко запомнил его дряблую физиономию и обвислые уши водяного эльфа на, несомненно, светлое и блестящее будущее.
Приемная кардинала – мрачная, с тихо потрескивавшими чадными факелами, вся в красных тонах и без единого стула, забитая просителями, потными от жары и духоты, подпиравшими засаленные спинами стены, вздыхавшими, сопевшими и кряхтевшими – как-то плохо сочеталась с представлением о светлом и блестящем. Богачи, сановные лица и купцы, кто в новых одеждах, кто в побитых молью камзолах, все свирепо оглядели нового претендента на пространство. Еще выше вздернув подбородок, хотя от его задранности уже начинала ныть шея, Рошфор остановился у красной дорожки, языком тянувшейся к дубовым резным дверям, и, положив руку на пояс рядом с местом, где должен был находиться эфес изъятой на входе шпаги, стал дожидаться аудиенции с независимым и гордым видом.
Ближний толстяк утер багровый лоб и подергал острый кончик неприятно короткого уха – от движения в золотой серьге вспыхнул бриллиант – и побарабанил похожими на сардельки пальцами по кожаной папке.
В узкой длинной комнате было сейчас тридцать два, исключая Рошфора, эльфа, и он был самым молодым. Вдруг что-то коснулось его ноги, он опустил взгляд: рыжая толстая кошка терлась о его высокий сапог, трепеща светлыми крыльями с густой синеватой сетью сосудов на перепонках. В приемной повисла напряженная тишина. Рошфор оглядел остальных просителей: они с благоговейным ужасом взирали на кошку и, кажется, готовы были пасть перед ней ниц.
Вытянувшись на задних лапах, кошка потерлась о панталоны Рошфора, оставив на темном рыжие волоски.
«Линяет», – понял он. Толстяк смотрел на него с завистью, и это выражение обрюзглого лица подсказало, что лучше кошку не отгонять. Замурлыкав, она продолжила тереться, изгибая хвост крючком то в одну, то в другую сторону.
Дверь шумно отворилась, и бледнолицый угрюмый юноша четко произнес:
– Виконт Шарль-Сезар де Рошфор.
Собственное имя, чуть не эхом отозвавшееся, странно потрясло Рошфора, выбивая из колеи самоуверенности.
– Это я, – он шагнул к дверям под ненавидящими и завистливыми взорами трех десятков пар глаз.
Кошка юркнула между его ног, едва задев крылом, и с высоко поднятым хвостом влетела в кабинет между ног секретаря, тут же уступившего дорогу и самому Рошфору, охваченному волнением, как перед дебютным выходом на подмостки.
Просторный кабинет, вернее, только два стола, озаряла пара пятисвечных подсвечников и проникавший в окна серо-голубой утренний свет, все остальное укрывал полумрак. Взгляд приковывала статная фигура в красном. Кардинал стоял боком к двери и с нежной улыбкой гладил взгромоздившуюся на стол кошку, от удовольствия растопырившую нешуточные, в полметра, крылья. Она терлась о его длинные изящные пальцы, и нос то и дело исчезал под ними. Взгляд Рошфора скользнул от этих пальцев по тонкому запястью, по шелковому орнаменту на красном, по плечу, высокому белому воротнику к умиротворенному лицу с яркими губами, острой бородкой и подкрученными усами, носу с горбинкой, к крупному карему глазу и гладкому лбу, очертил островерхую красную шапочку с блестящими золотыми пуговицами, очень длинные острые уши с тремя серьгами и после рухнул вниз по каскаду тронутых сединой волос до ягодиц и дальше по красному подолу мантии. И вновь вернулся к лицу, озаренному блеклым светом утра, к глазу, в котором крохотным огоньком мерцал отблеск свечи. Уши кардинала были идеальной пропорции – в длину ладони, и бодро торчали кверху.
Кошка мурлыкала так, что было слышно у двери, внезапно – отрезвляюще и пугающе – громко захлопнувшейся позади обомлевшего Рошфора. Он вздрогнул. Секретарь бесшумно проскользнул ко второму столу, приподняв полы камзола, уселся на кресло со спинкой вдвое меньше, чем у господского, и, кашлянув, принялся торопливо писать черным, легко скользящим пером в большом фолианте.
Кардинал – а Рошфор не сомневался, это именно он: всегда облаченный в красное, в ритуальной шапочке и с превосходными, очень аристократичными ушами – продолжал гладить кошку, но в выражении лица исчезли мягкость и добродушие: он был как кот, ловящий мышь.
Рошфор поспешно склонился:
– Я… – вспомнил, что представляться нет нужды, смутился, забывая подготовленную заранее речь. – Командир де Сен-Аннэ прислал меня к вам подтвердить назначение.
Теперь кардинал повернулся. Рошфор застыл, глядя в большие печальные и одновременно твердые и острые, как бриллиантовое лезвие, глаза.
– Хм, значит, ты, почти безусый мальчишка, – Ришелье двинулся на него, волосы у висков заколыхало ветром, и у Рошфора колени подогнулись от исходившей от него силы, дыхание перехватило от восхищения и резкого запаха трав, – обвел вокруг пальца матерых волков из охраны губернатора и всех их взял в плен и доставил на наши позиции в одиночку? Не верю.
Это было точно удар.
– К-когда дело касается любви, все становятся глупцами, губернатор потерял бдительность, и… – голос предавал Рошфора, а ум только начинал избавляться от оцепенения, от давления физически ощутимой силы кардинала.
Глянув на ногу Рошфора в кошачьих волосах, Ришелье усмехнулся и отступил к столу. Теперь Рошфор мог дышать и, глядя на блеск его длинных прядей, начал сбивчиво – будь проклята внезапная робость – рассказывать, как наблюдал за позициями, вычислил дом любовницы губернатора Сальс-ле-Шато, спрятался в нем, как, угрожая пистолетами, припугнул его на самом деле трусливую охрану и быстро довел эту братию до своих, проклиная себя за неуверенность: «Ты жалок, жалок сейчас. Где актерские навыки? Разве это самое страшное из случавшегося с тобой? Ведь нет же, нет, под пулями должно быть страшнее… Только не было».
Рука Ришелье плавно скользила по стелившейся перед ним кошке от носа к загривку, кончики пальцев увязали в наэлектризовывавшейся шкуре. Еще прикосновение – и вспыхнул, треснул разряд.
– У-у-у, – донеслось глухое урчание из угла, и там сверкнули два огромных алых глаза: коричневый сторожевой дракон, плюющийся молниями. Он склонил длинную морду на лапы и замер, точно изваяние.
– Ты… – Ришелье снова надвинулся на Рошфора, и у того, хоть он и старался держаться, снова задрожали поджилки. Светлый палец кардинала вдруг оказался у его лица и мягко коснулся куцей растительности на подбородке, – хочешь сказать, что тебя, вооруженного парой пистолетов щенка, испугался отряд охранников?
– Ну… они не хотели пулю в лоб за своего начальника.
Ришелье прищурился, теперь глаза его выглядели совсем темными, – словно шоколад, каким на радостях де Сен-Аннэ угостил Рошфора, пока денщик бегал за лучшим в городе вином, – и маленький алый, будто накрашенный, рот растянулся в усмешке:
– А ты смел. Но в эту безумную историю верится с трудом.
Кровь огнем прилила к щекам Рошфора, он звонким от негодования голосом воскликнул:
– Я не лгу!
– Хм, – отмахнулся Ришелье, отступая к нетерпеливо когтившей край стола кошке, сверкавшей желтыми глазищами.
Секретарь тихо шуршал пером, кардинал задумчиво ласкал кошку, будто позабыв о Рошфоре, а у того еще горели щеки, и сотни бранных, выученных в долгих странствиях слов, вертелись на языке: «Вот сейчас скажу что-нибудь резкое, и не сносить мне головы».
– Я не могу пятнадцатилетнего мальчишку назначить командиром подразделения Пикардского полка.
«Можете!» – подавил возглас негодования Рошфор: Ришелье мог если не все, то почти все, он, получивший звание кардинала раньше позволенного срока, он, этот…
– Ты будешь моим… – Ришелье медлил, словно прикидывая, куда лучше определить Рошфора, и тот затаил дыхание, – моим привратником, Шарль. Сезар. Де. Рошфор.
Имя в его устах прозвучало чарующе и почти страстно, Рошфор застыл, по спине струилась теплая дрожь, эхом вторившая низкому, чувственному «Шарль. Сезар. Де. Рошфор», одуряющая так сильно, что из головы вылетело: привратник – не то, что гвардеец, вовсе не то, о чем последний год мечтал Рошфор.
– Отправляйся на кухню, пообедай, в это время подыщут жилье и отсчитают средства на обновление гардероба. Ты должен выглядеть достойным меня.
Он полуобернулся, скосив на Рошфора грустно-острый взгляд, а у того в мыслях еще звучало «Шарль-Шарль-Шарль», и он уже разомлел от восхищения этим статным почти всесильным эльфом в красной, как кровь, мантии, отупленный желанием просто стоять рядом и на него смотреть, и служить, и… что-нибудь делать.
Тонкие пальцы Ришелье скользили по рыжей стелившейся, мурлыкавшей кошке, и как гром среди ясного неба Рошфора ударило осознание, что в должности привратника он не только будет сытно кушать, отсыпаться на хорошей кровати и служить, но останется рядом с кардиналом!
– Спасибо, ваше высокопреосвященство, – радостно улыбаясь, Рошфор поклонился. – Благодарю вас, я буду служить вам верой и правдой, клянусь.
– Молодой человек, не столько мне, сколько Франции, – Ришелье усмехнулся: – И служить чаще приходится неправдой.
У Рошфора от недоумения приоткрылся рот, но Ришелье вдруг с болезненным выражением лица сжал переносицу и тускло произнес:
– Уходи. Следующий.
Секретарь мгновенно отбросил перо и поднялся, пошел к двери, вынуждая Рошфора отступать к выходу. Тот кинул прощальный взгляд на кардинала: он полулежал в своем высоком кресле, продолжая мять переносицу, а взгромоздившаяся на него кошка когтила ему колени.
Изумленный, еще не верящий, что разговор со всемогущим кардиналом закончился успешно, Рошфор брел наугад, смутно слыша призыв секретаря следующему просителю. Очнулся Рошфор только когда гвардеец его остановил. Они были в каких-то внутренних покоях, и Рошфор сразу приосанился:
– Я новый привратник кардинала Ришелье, мне велено идти на кухню.
– А, – грубоватое лицо гвардейца смягчилось, и он объяснил, как спустится к кухне.
Рошфор еще не верил своей удаче.
***
То, что это было удачей, позволившей реализовать его способности, в полной мере он ощутил потом. Сперва должен был пройти восторг: пообедав, Рошфор к своему удивлению, ужасу и радости, получил две тысячи на обновки. «Как знатной девице отмерил, – пробубнил лысеющий коренастый казначей, подставляя книгу учета для росписи. – Хотя нет, на них он как раз скупится». «Я полезней девицы, – ничуть не оскорбился обрадованный Рошфор, взвешивая на ладонях четыре мешочка со сладко звенящими пистолями. – А кардинал щедр к своим людям». «Что верно, то верно», – помрачнел казначей, захлопывая книгу и убирая перо в ложбинку на поясе. «Что хмуришься, будто свое отдаешь?» – подмигнул Рошфор. Казначей насупился сильнее и гусиной походкой поспешил прочь из кухни.
И тут Рошфор понял, что не знает, где лучше прикупить вещи: покупки следовало делать с умом, чтобы расточительностью не испугать своего господина. Язык и напористость на этот раз не подвели Рошфора, он быстро выяснил что к чему и отправился к портному, обшивавшему пажей кардинала.
Особенно тогда поразила почтительность старого мастера и его прислуги – впервые с Рошфором обращались сообразно происхождению: при мачехе он оказался в роли дворового мальчишки, в таборе и странствиях с ним тем паче не церемонились, а армейские только после пленения губернатора перестали презрительно величать «юнцом».
Портной, обмеряя, выспрашивая пожелания, обращался «господин», и не с раболепием извозчиков, подгоняемых звонкой монетой или трактирщиков, которым спускался случайный выигрыш в картах, а с особенным, столичным достоинством: «Господин». Это звучало гордо, – музыкой! – и хотя Рошфор не получил долгожданный красный мундир, скоро должны были попасть в его распоряжение вещи из добротной, красивой ткани, которым, наверное, позавидовала бы мачеха и ее многочисленные отпрыски.
В оружейной, тоже часто работавшей на слуг Ришелье, Рошфор купил прекрасные зачарованные самовозвращающиеся кинжалы, строгую мизеркордию с эмалевым гербом кардинала, прекрасно сбалансированную шпагу, едва взяв в руки которую, захотел выбросить свою, довольно недурную. И пистолеты, простые на вид и удобно лежавшие в руке.
Были на пути Рошфора еще обувной, цирюльник, а затем он, голодный, но довольный, увешанный оружием, с последним мешочком пистолей в кармане, на наемном драконе, сделав петлю над скопищем парижских остовов, вернулся в резиденцию кардинала.
Там Рошфора ожидало еще одно диво: большая, хорошо обставленная комната с массивной кроватью – самой удобной на памяти Рошфора. Кажется, и у любовницы губернатора Сальс-ле-Шато постель была не такая замечательная – впрочем, тут он не мог поручиться, ибо посидел на ней совсем чуть-чуть.
Выложив на столик с медным тазом и кувшином воды оружие, сбросив дорожный плащ и умывшись, Рошфор принялся оглядывать любезно выделенное ему жилище: тут был секретер, бумага, перья, чернила, – «А все равно некому писать, разве только де Сен-Аннэ поблагодарить за рекомендацию», – сундук и вешалки для платьев, две прислоненные у окна ширмы с павлинами, еще один козлоногий столик, три кресла, пылающий камин со скромными часами на полке; багровые портьеры чуть пахли пылью.
«Тут мог бы жить король!» – восхищенно оглядел свою территорию Рошфор и тут же отругал себя за деревенскую наивность: у короля, наверняка, апартаменты и больше, и роскошнее обставлены, но здесь и сейчас Рошфором, пятнадцатилетним мальчишкой, жизнь проведшим в диких лесах, полях, старых замках, кибитке бродячих цыган и казарме, комната воспринималась по-королевски великолепной. А когда чернявая девятилетняя помощница кухарки позвала к ужину, Рошфор подумал: «Я попал в рай».
В этот момент он забыл, что за все в жизни приходится платить.
***
За остаток дня Рошфор исходил весь дворец, познакомился со стражей, с полусотней разномастных кошек, всюду летавших, падающих с потолка и лезущих во все щели: «Кардинал точно кошатник». И чуть с ума не сошел от восторга в драконюшне, полной ездовых драконов от иссиня-черных до снежно-белых, и чуть не сошел повторно, когда конюх познакомил с выделенным ему прекрасным скальным драконом-трехлеткой огненной масти, откликавшимся на кличку «Резвый». Если бы в этот миг Ришелье сказал: «Иди и умри за меня», Рошфор бы с радостью пошел, забыв, что на тот свет дракона не утащишь.
Почти ночью переполненный восторгами и впечатлениями Рошфор залез под непривычно пушистое и легкое одеяло с уверенностью, что яркие впечатления не дадут ему уснуть, но только прикрыл глаза – и провалился в сон, полный ярких, радостных образов: Ришелье хвалит его, Ришелье вручает грамоту на герцогские земли, Ришелье представляет его при дворе, Ришелье благодарит за помощь, Ришелье кладет свою изящную руку с соблазнительными длинными пальцами на голову и гладит, точно кошку…
– Шарль. Шарль-Сезар де Рошфор, – чувственно прозвучал по-королевски величественный голос, и вдруг Рошфор понял, что пробудился, и Ришелье в самом деле его зовет.
По стенам метались слабые отблески свечи, избиваемой сквозняком. Кардинал стоял в дверях, величественный даже в красном шитом золотом халате и белоснежной сорочке. В руке – маленький серебряный подсвечник. Рыжие отблески падали на лицо и отражались диким пламенем в печальных пытливых глазах.
– Не спишь? – спросил Ришелье; без своей высокой шапочки, похожей на конец острого перца, он выглядел намного ниже.
– Нет, – Рошфор подскочил, но кардинал остановил его жестом руки:
– Лежи-лежи, – затворил дверь, и пламя выпрямилось, теперь тусклый свет падал ровно, и глаза выглядели спокойнее. – Мне не спится, подумал, если тебе тоже, стоит поговорить.
– Нет, я не сплю, – уверил Рошфор, сдерживая руки, так и тянувшиеся протереть глаза.
– Прекрасно, – Ришелье, поставив свечу на секретер, подошел к погасшему камину, тихо щелкнули пальцы, и на груде пепла заполыхал волшебный огонь.
Оранжевый свет очертил фигуру Ришелье, золотил пряди его седеющих волос, перехваченных лентой чуть ниже лопаток, кончики восхитительных ушей на просвет были красно-желтыми, точно плавленое железо. Волнение постепенно вытесняло остатки сна и охватывало Рошфора: зачем кардинал пришел? Он недоволен?
– Как устроился? – спросил Ришелье, глядя на огонь.
– Отлично, благодарю, ваше высокопреосвященство, я… я и не мечтал о таком теплом приеме.
Не оборачиваясь, кардинал покивал, но сказанному или своим мыслям, Рошфор не знал. Он даже через комнату ощущал его силу и пристальное внимание, – и не смел помешать думам. Гадал только: «Зачем он пришел?»
– Есть вопросы?
– Нет… да… не знаю, – сбивчиво отозвался Рошфор, и к щекам прилила горячая кровь. – Простите, вы появились так неожиданно…
– Мне казалось, ты сметливее, – усмехнулся Ришелье.
– Вы… – сильнее краснел Рошфор. – С вами трудно быть сметливым.
На этот раз Ришелье засмеялся – тихо, но легко. Полуобернулся – огонь золотом очертил его скулу, ус, раздвоенный кончик носа и бородку:
– Так мне еще не льстили. В этой сфере трудно сказать новое, поздравляю.
– Я не… поймите… – Рошфор в отчаянии тряхнул головой, собрался с мыслями: – Я не льстил, вы в самом деле… великолепны. Вам хочется поклоняться.
– Или убить, – Ришелье легко взмахнул рукой. – Удивительное дело: мне или хотят подчиняться, или убить. Иногда – то и другое одновременно, даже не знаю, как с этим быть.
Рошфор тоже не знал: в его жизни было три типа людей – те, которым на него плевать, желающие убить, и те, кому он по душе. К сожалению, последних было меньше всего.
– Вижу, вы обзавелись оружием, – Ришелье мгновенно очутился у столика, открыл темную коробку, удовлетворенно кивнул пистолетам, скользнул рукой по ножнам шпаги, точно кошку приласкал, и легко выхватил ее из ножен. Рассеченный воздух жалобно свистнул. Молниеносно оценив баланс, Ришелье легким, изобличавшим военную подготовку движением взмахнул шпагой из стороны в сторону – воздух взвизгнул. – Прекрасный выбор.
Он медленно вставил шпагу в ножны, и шуршащий звук вталкиваемого в нутро клинка щекотно отозвался в Рошфоре теплыми мурашками, побежавшими от шеи к крестцу, и сердце забилось чаще. Вдруг Ришелье вновь стремительно пошел на него, волосы крыльями трепетали вокруг лица, кисточки на поясе халата подпрыгивали. Без всяких церемоний кардинал уселся в изножье кровати и облокотился на массивную спинку с аляповатой резьбой:
– Умеешь читать, писать?
Рошфор с трудом подавил смятение:
– Да.
– Сколько языков знаешь?
– Все употребляемые во Франции, бегло – испанский, итальянский, германский, письменно – только французский.
– Ну что ж, хорошо.
Запах лекарственных трав медленно тек по воздуху. Рошфор молча смотрел на задумавшегося кардинала.
Их разделяли двадцать лет разницы в возрасте, бездны опыта и общественного положения, но все же Ришелье, в одной сорочке и халате, сидел в изножье его постели, озаренный своей свечой и огнем камина, неторопливо, очень интимно, подергивал мочку уха с блестевшими в нем серьгами и интересовался образованием Рошфора, чуть больше года назад делившего кибитку с бродячими цыганами. Прав оказался Арго: «В жизни всякое может быть».
– Расскажи о себе, – прямо взглянул Ришелье, и в его темных глазах полыхнули отблески огня. – Как жил? Где бывал?
В глаза ему смотреть было неуютно, и Рошфор уставился на кончик уха – лишь у равнинных эльфов они такие прямые и вытянутые. Собственные уши, гордость Рошфора, теперь казались не такими уж красивыми. Он кашлянул, собираясь с мыслями: близость кардинала, его пристальный взгляд, запах трав, кумачовая кисточка пояса поверх стопы Рошфора, которой он боялся шевельнуть, и шея Ришелье, без высокого воротника казавшаяся слишком уязвимой, – все отвлекало, тревожило, смущало, так что гуляла и бурлила кровь.
– Если не знаешь, с чего начать – попробуй с начала, – любезно предложил кардинал, взмахивая рукой, и на миг обнажая, подставляя взгляду бледное запястье с синими прожилками вен.
– С начала? – Рошфор растерянно тронул лоб, силясь унять будто взбеленившееся сердце. – Появился я в Орлеане, мать умерла родами, отец вскоре женился снова, и меня выслали в земли мачехи на границе с Бургундией, там…
С каждым словом рассказывалось легче, Рошфор увлекся, начал взмахивать руками в особенно животрепещущих моментах, но взгляд кардинала и запах трав продолжали кружить ему голову.
***
В следующие несколько дней Ришелье будто забыл о Рошфоре, да и появлялся крайне редко, уже глубокой ночью, но, видимо, дал относительно него распоряжения слугам: поутру Рошфора пригласили на занятия фехтованием, а один из секретарей после завтрака спросил, когда удобнее заниматься письменной речью. Рошфор постарался использовать предоставленную ему возможность образования: он с одинаковым усердием выполнял упражнения со шпагой и выписывал закорючки испанских слов, обогащая достаточно скудный и простолюдинский запас.
Временами, когда усталость или раздражение на свою неловкость, молодая кровь или сомнения подтачивали намерение стать лучше и хотелось отступить, убежать – всякий раз в такие моменты Рошфор вспоминал смутное полусонное ощущение: сильная рука закутывает его одеялом – в ту ночь, рассказывая, отвечая на вопросы, он незаметно, совсем по-детски, задремал, и Ришелье натянул одеяло на его плечо.
Вроде бы мелочь, но никто на памяти Рошфора не проявлял к нему такой заботы, и от одной мысли об этом на сердце становилось тепло и хорошо, и он готов был глотку перегрызть всякому, посмевшему укусить эту благодетельную длань, – а для этого необходимы сила и ум, и Рошфор старательно восполнял пробелы образования.
***
Следующая настоящая встреча – в остальное время Рошфору удавалось увидеть кардинала с большого расстояния и лишь единожды удостоиться сдержанного кивка – случилась через полторы недели, когда форменные вещи Рошфора были давно готовы и многократно перемерены, усердие оценено наставниками похвалой, а камердинер удостоверился, что он запомнил немудреные обязанности и замысловатые правила этикета. К счастью, положение Ришелье позволяло ему почти везде идти, садиться и говорить первым, а Рошфору – незаметно пребывать в его тени и не позволять чужим слугам проявлять к себе неуважение.
Для этой непыльной работенки, бесспорно, необходимо хорошо фехтовать на случай покушения, но никак не уметь писать, и Рошфор тешил себя надеждами на более интересные поручения. Впрочем, он и на скучной должности привратника старался исполнять все идеально – и приглядываться к окружавшим Ришелье эльфам и их слугам, запоминать роскошные и не очень здания, даже домашних животных старался запомнить, а сторожевых драконов прикормить обжаренными с медом орехами.
И Рошфор не удивился, когда пасмурным вечером после короткой и сумбурной встречи с де Тревилем в его величавом доме, Ришелье позвал из округлой темной кареты, плотно висевшей между шестью рыжими драконами:
– Шарль, садитесь. Места тут многовато для одного, а в такой дождь негоже и кошку на улицу выпускать, не то что хорошего привратника.
В полумраке кареты мелькнула слабая улыбка ярко-красных губ, и Рошфор, весь трепеща от предвкушения чего-то опасного, вскочил внутрь и, закрывая дверцу, громко произнес:
– Благодарю, ваше высокопреосвященство, это очень любезно с вашей стороны.
Снова мелькнула его слабая улыбка, а в следующую минуту, под скрип упряжи и шелест мощных крыльев, ветра и дождя, Рошфор вполголоса отвечал на вопросы Ришелье о подмеченных особенностях планировки, слугах, их внешности, животных, самом де Тревиле. Даже о сорте цветов в вазах поинтересовался, и Рошфор, чувствуя, что вопрос последний, с радостью ответил:
– Вазы были пусты.
– Превосходная память, – кивнул Ришелье, потирая подбородок.
Свет фонаря в руках одного из охранников лучом метнулся по внутренностям кареты, и рубин в перстне Ришелье болезненно-ярко вспыхнул.
– Можешь ли ты превратиться в одного из слуг?
– Да, – кивнул Рошфор, – нескольких я запомнил достаточно хорошо для этого.
– С одеждой и всеми особенностями превратишься?
– Да, я был лучшим оборотнем труппы и, случалось, создавал не копии, а воображаемые облики и наряды.
– Чудесно, – в руке Ришелье, незаметно извлеченный из складок мантии, появился темный футляр. – Бумагу, лежащую в шкатулке с нимфами, на которую вы так удачно обратили внимание, надо подменить на эту. Ключ от шкатулки, – в разжатой ладони медно блеснул ключик. – Обмен нужно совершить до двух часов ночи, незаметно. Полученную бумагу принести лично мне.
Это было испытание, и в то же время – проявление огромного, поразительного доверия. От восторга Рошфор чуть не подпрыгнул до потолка:
– Сделаю все возможное и невозможное! – и он резко накрыл руки Ришелье своими, ощутил тепло его кожи, обжегшее, словно удар молнии, и пробежавшее разрядом по нервам, хотя, по ощущениям Рошфора, кардинал магии не применял. – Обязательно.
Рошфор сжал в одной ладони ключик, другой плотнее перехватил кожаный жесткий футляр. Сердце билось еще слишком быстро, но медленно и неотвратимо Рошфора накрывало деятельное спокойствие, предшествовавшее опасному делу: мысли все сконцентрировались на поставленной задаче, тело собиралось.
Карета качнулась, заскрипели снасти, и экипаж пошел на снижение.
– Удачи, – Ришелье улыбнулся одним уголком губ. – Если попадетесь, лучше умереть сразу, правда: палачи Бастилии вряд ли посмотрят на ваше дворянское происхождение и влиятельность крестного.
Серьезное предупреждение, но Рошфор думал только о цели.
***
Час спустя Рошфор вернулся в резиденцию кардинала. Решительно прошагал по коридорам, пачкая ковры стекавшей с него водой – дождь превратился в ливень – и, сбросив темный дорожный плащ на руки попавшегося слуги, свернул в коридор к кабинету.
Даже не спрашивая, Рошфор был уверен, что Ришелье ждет там, улавливал его нетерпение, любопытство, мурлыканье кошек – после превращений ощущения усиливались неимоверно, почти болезненно было так ярко чувствовать и переживать все: вой ветра, как крупные дождинки вдребезги разбиваются о крыши, стены, окна, и треск пламени в маковках свечей, скрип обуви, шорох одежды.
Рошфор постучал в массивную дверь.
– Входи.
Он увидел Ришелье каким и ожидал: сидящим в кресле и неторопливо расчесывавшим рыжую толстую кошку серебряным гребнем.
Гордый собой, едва сдерживая улыбку, Рошфор вытащил из-за пояса футляр и, в несколько шагов преодолев расстояние от двери до высокого кресла, протянул Ришелье. Серебряный гребень соскользнул между кошачьих крыльев, кардинал не колеблясь сорвал печать с гербом королевы и пробежал глазами исписанные бисерными буквами, плотно теснившиеся друг к другу строки. Перечитывая их, поднялся. Кошка шлепнулась на пол и недовольно мяукнула, но Ришелье этого не заметил. Вдруг взглянул на безмолвно ожидавшего Рошфора поверх бумаги – и улыбнулся:
– Отличная работа.
С трудом изобразив невозмутимость, Рошфор почтительно склонился:
– Рад служить.
С волос на паркет закапала вода.
– Шарль, немедленно переоденься и погрей ноги в горячей воде с горчицей, обязательно, – наставительно велел Ришелье, – тебе нельзя болеть, ты мне нужен.
Сердце Рошфора сделало немыслимый кульбит и рухнуло в пятки, а кардинал уже требовал Жозефа – немедля, тотчас. На миг оглянулся на Рошфора и, нетерпеливо указывая на дверь, повторил строго:
– В сухую одежду, сейчас же. И попарь ноги.
– Да, уже бегу, – кивнул Рошфор, снова в поклоне орошая паркет дождевой водой.
Кардинал скрылся в смежной с кабинетом комнате, слышались только его приказы слугам, среди распоряжений Рошфор уловил и свое имя.
***
Опасения Ришелье не подтвердились: на следующий день Рошфор пылал здоровьем, ел за двоих и с радостью потратил долю отсчитанного мрачным казначеем вознаграждения и выходной на полеты над Парижем – нужно было лучше изучить острова и сцепные мосты, их дежурный порядок и далеко выдающиеся перемычки, будто созданные для скрытых проникновений. И на попойки в кабаках – следовало обзаводиться друзьями.
Последнее было истинным искушением: в Париже даже в кабаках был отличный выбор вин, и сладковатое игристое ударило в юную и еще не слишком привычную к нему голову Рошфора. В резиденцию он доволочился – с помощью новых друзей – уже за полночь, сердобольный старик-камердинер вызвал ему в подручные кухаренка, и Рошфор был доставлен в комнату, разут и почти раздет.
Среди ночи и смутных видений отчетливо возник кардинал, ярко озаренный свечой. В глазах будто горело пламя.
– Тебе нужно хорошенько выспаться, – произнес Ришелье, и снова его сильная рука потянула одеяло на Рошфора, а у него заплетался язык, и он не мог поблагодарить, не то что выразить охватившие его нежность и чувственный трепет. – Спи.
Свеча и длинные волосы кардинала уменьшались и таяли во мраке, резко стало совсем темно, и Рошфор не успел ничего подумать.
А утром были гудение головы, тошнота, и милостивый, отеческий приказ кардинала остаться дома, а не отправляться с ним в Лувр. Так много пить Рошфор зарекся и с тех пор всегда был готов сопровождать своего господина.
***
А Ришелье не спешил утруждать его бодряще-опасными поручениями, хотя, передавая очередное послание какому-нибудь союзнику, – Рошфор любил и ненавидел эти моменты за тревожащее, смущающее прикосновение к коже кардинала и разочарование, если послание лежало на столе, – Ришелье всегда просил соблюдать крайнюю осторожность. Рошфор соблюдал: избавлялся от слежки, но с его способностью к перевоплощениям делать это было легко, и через полгода он заскучал: горячая молодая кровь жаждала подвигов, поединков, ну или просто набить чью-нибудь морду.
Спасали лишь изнурительные тренировки, активное изучение иностранных языков – и «Шарль… тебе нельзя болеть, ты мне нужен»: он, Рошфор, забытый родным отцом, был нужен, да еще такому потрясающему, могущественному эльфу!
«Я ему нужен», – повторял Рошфор в минуты грусти, и становилось теплее.
***
Ришелье часто не спалось, только Рошфор не особо надеялся на полуночный разговор: на предыдущем же он бесстыже уснул. Но однажды ночью послышался тихий зов кардинала, и Рошфор приподнялся на локтях, сощурился на безумно трепыхавшуюся свечу:
– Нет, я не сплю, ваше высокопреосвященство.
– Хорошо, – Ришелье тихо затворил дверь. – Хотя, конечно, бессонница это плохо. Но…
Он поставил свечу на секретер и уселся в изножье, облокотился на спинку, подтягивая согнутое колено и охватывая его рукой:
– Как служба?
Подаваясь вперед, Рошфор заверил:
– Я безумно рад, что попал к вам…
– Но? – тонко уловил недоговоренность Ришелье и коснулся озаренного пламенем уха.
– Я хотел бы… заданий посерьезнее.
– Серьезнее? – повторил кардинал. – Ох уж эта молодая кровь.
– Я способен на большее, чем доставка депеш и сопровождение вас на балах и встречах.
– Тебе не нравится меня сопровождать?
– Нравится.
– Но?.. – кроваво-красные поджатые губы потянулись в улыбку.
– Я хочу делать больше. Для вас… и Франции, – вдруг эмоции охватили Рошфора, и он гневно добавил: – Хочу разорвать этих напыщенных болванов, ваших врагов!
С загадочной улыбкой Ришелье отклонил голову на спинку, будто подставляя жилистую, такую беззащитную сейчас шею в окружении длинных прядей. Его глаза были полуприкрыты, под сенью ресниц – густая тьма, и только в лучиках углубившихся морщинок какая-то теплая доброта. Кардинал был очень близко, и сила его, давившая и ослеплявшая вначале, теперь была точно ласка. Рошфор уткнулся лбом в его колено:
– Я хочу сделать все возможное, чтобы у вас было меньше врагов и хлопот… не знаю… – Рошфор растерялся, ладонь Ришелье опустилась на его макушку мягко, нежно, и он осознал, договорил: – Хочу, чтобы вы были в безопасности.
– Какая наивная мечта, – кардинал мягко гладил Рошфора по голове. – Ты еще совсем ребенок, наивное, отчаянно смелое дитя.
Рошфора душили нежданные, жгучие, болезненные слезы:
– Вы моя настоящая семья, я все сделаю ради вас, только скажите, что.
Пальцы Ришелье зарывались в его волосы, скользили от макушки к шее – «словно кота гладит», – и было так хорошо, что говорить не хотелось. Рошфор зажмурился и, если бы мог, непременно бы замурлыкал.
Эти ласковые прикосновения перетекли в сон, едва разбавленный сладким ощущением заботы – вновь Ришелье тянул одеяло на плечи, и прядь горько пахнувших волос коснулась скулы Рошфора, вызвав дремотную мысль: «Некоторых детей перед сном целуют в лоб», а прядь уже ускользала, таял травяной аромат и ощущение присутствия сильного, надежного и заботливого, и мысль о поцелуе мягко входила в призрачные видения сна, сливалась с опытом, и смешались потоки настоящего и иллюзий, соединился статный, величественный мужчина в красном с горячей южаночкой с ярко-красной лентой в иссиня-черных волосах, и ее дикий, пряный поцелуй перетек в иной сосуд – там, в темной, замусоренной приливом выемке между скал уже не она целовала ослепленного желанием Рошфора, а Ришелье, и кусал, как дикая кошка, и мягко запускал пальцы в волосы. Да и не берег моря уже был вокруг, а комната Рошфора, и кардинал навалился на него всей тяжестью, и от этого стало хорошо, жарко и немного щекотно – Рошфор очнулся со стоном удовольствия, весь содрогаясь.
Ласковая, оглушающая судорога отпустила его, отдавая истоме, по сорочке в паху растекалось теплое, липкое семя. Блеклый утренний свет едва проникал сквозь узкую щель между портьерами. В комнате Рошфор был один, даже запах Ришелье выветрился.
***
Смятение, охватившее Рошфора после этого безумного сна, сами те волнующие ощущения, к счастью, исчезали в присутствии Ришелье: он разбивал их, низводил до нелепости одним своим видом, как солнце прогоняет ночь. Желать Ришелье? Желание казалось с ним несовместимым, хотя он, невзирая на высокий божественный сан, был очень земным, каким-то подчеркнуто материальным, живым: любил кошек, повздорить, поломать комедию и трагедию, не чуждался плотских утех – жил, как обычные смертные. Но в восприятии Рошфора все плотское резко и безапелляционно отсекалось от Ришелье, оставляя… что-то такое бесполое, величественное – и отчаянно любимое.
Только ночью, иногда, не слишком часто, но и не так редко, чтобы совсем вытравить из памяти, дух и плоть соединялись, и в сны Рошфора приходил инкуб с обликом кардинала и повадками шлюх.
***
Предчувствие чего-то серьезного охватывало Рошфора. Он постучал в кабинет. Массивная дверь отозвалась гулким, сухим звоном. Голос кардинала проник сквозь нее:
– Входи.
Рошфор сам – не секретарь – открыл дверь. Ришелье сидел боком к столу с желтевшими на нем тремя запечатанными конвертами. Мантия на коленях ярко рдела в луче солнца, дотянувшегося к расслабленной на подлокотнике руки. Две кошки – рыжая и серая – прошмыгнули между ног Рошфора, наперегонки домчались до стола и, распахнув крылья, нырнули в луч солнца, гася ослепляющую алость ткани.
– Милые мои, – улыбнулся Ришелье, поглаживая их сворачивающиеся крылья и головы, уши.
Закрыв дверь, Рошфор подошел ближе, искоса оглядывая кабинет: кроме них здесь был только сторожевой дракон. Приказ явиться немедленно, отсутствие секретаря, выложенные на столе плотные пакеты бумаг с яркими сургучными печатями – дело предстоит серьезное.
– Это… – кардинал указал на бумаги, и серая кошка недовольно взглянула ему в лицо, укоряя за прекращение ласки, – распоряжение об аресте маршала Луи де Марийяка, брата твоего крестного.
Ришелье выдержал короткую паузу, пристально всматриваясь Рошфору в глаза, и тот понял: это испытание. Глупая проверка на преданность.
– Ты, – ровно продолжил Ришелье, – отправишься в казармы, получишь в свое распоряжение отряд гвардейцев, с ними пойдешь в резиденцию маршала, арестуешь его и доставишь в Бастилию. Все необходимые сопроводительные документы здесь.
Точно проверка: столько свободного времени дает возможность незаметно помешать делу – разумнее было вызвать отряд сюда и немедля отправить к маршалу.
– Будет исполнено, – кивнул Рошфор.
Это было самое легкое испытание в его жизни. Он чувствовал, что за ним следят, не пошлет ли он весточку маршалу, но отнюдь не страх заставил Рошфора отправиться в казармы, после вместе с гвардейцами в богатый и надменный дом де Марийяка и честно сдать пленника в Бастилию. Нет, Рошфор все исполнил потому, что вариантов, кроме верности Ришелье, для него давно уже не было.
***
Кардинал ожидал отчета на прежнем месте, с теми же кошками, и еще белым котиком, на руках.
– Уйди, – устало сказал Ришелье секретарю, и тот обыденно положил перо, оправляя камзол, миновал ждущего у входа Рошфора и закрыл за собой дверь.
– Маршал сопротивлялся? – осведомился Ришелье.
– Он недостаточно смел, чтобы сразиться с верными вам эльфами.
– Но? – Ришелье скосил взгляд.
– Языку он дал волю. Не думал, что эльфы его ранга знают подобные… выражения.
Губы кардинала слегка дрогнули в призрачной улыбке, он облокотился на узкий подлокотник:
– Пусть бранится сколько угодно, главное – вырвать ему зубы.
Пытливый острый взгляд держал Рошфора на прицеле.
– Вы правы, – Рошфор кивнул. – От пустой брани вреда не сделается.
Ришелье продолжал смотреть, будто ожидая чего-то, а Рошфор не знал, выложить свое мнение об этой проверке или промолчать.
– Я арестовал твоего крестного, который, между прочим, был к тебе добр, и приказал лично схватить его брата, тебя это не смущает, Шарль-Сезар?
– Вы моя единственная и настоящая семья. Я буду верен вам – и Франции – до последней капли крови.
Ни тени улыбки не было на лице Ришелье, но оно смягчилось, все потеплело. Кашлянув, он произнес:
– Надеюсь, кровь останется при тебе до последней капли. Ты отправляешься в Англию, мне нужно доставить секретную депешу, и только тебе я могу это доверить.
Радость захлестнула Рошфора, он весь вытянулся, счастливо отвечая:
– Можете на меня рассчитывать.
Теперь Ришелье улыбнулся. И только покинув кабинет, Рошфор понял, что задание означает долгую разлуку с кардиналом. Сердце грустно, тоскливо сжалось, хотя должно было радоваться возможности помочь, облегчить тяжесть управления государством.
«Я ему нужен», – это звучало как бодрящий марш, как громогласный сигнал к наступлению, и Рошфор был готов к бою.
***
Таких невидимых боев было много: тайная дипломатия оказалась куда важнее и объемнее официальной. Там, где короли менялись парой публичных писем, министры отправляли десятки секретных сообщений. За пару лет Рошфор исколесил нижние и воздушные земли континента, встречался с тысячами эльфов, угрожал сотням и расправлялся с десятками пытавшихся мешать врагов.
Комната в старом дворце сменилась апартаментами в блиставшем новой облицовкой и паркетом Пале-Кардиналь, в Париже были уже прикормлены многие хозяева харчевен и гостиниц, охотно делившиеся информацией и сдававшие комнаты для тайных встреч со шпионами.
Благодаря щедрости Ришелье, ни в столице, ни в пути Рошфор не знал нужды, он стойко переносил опасности, и в дождливые дни, застряв где-нибудь в дороге, не предавался естественной для таких моментов скуке или недовольству жизнью, потому что знал, зачем делает каждый шаг, видел смысл в каждом вдохе: служить, помогать, оберегать. И наградой были не только пополнявшиеся счета, но и чувство выполненного долга, сопричастности к возрождению величия родины, ночные разговоры с мучившимся бессонницей кардиналом. И уверенность в праве на сны, где исчезала преграда между Рошфором и Ришелье, и они падали друг другу в объятья, головокружительно и сладко.
***
Двадцать один год исполнился Рошфору, когда спасать Ришелье пришлось не в переносном, – защищая от политических неудач и конкурентов, – а в прямом смысле: один из подкупленных слуг в окружении дофина передал обрывок разговора маршала д'Орнано и герцогини де Шеврез.
Загоняя драконов, Рошфор помчался с этим сверхсрочным посланием в Париж. Хозяин Пале-Кардиналь был дома и, как шепотом сообщил слуга, – когда-то посмеявшийся над высокомерием юного просителя и за хорошую службу добродушно Рошфором прощенный, – хандрил. Погода в столице и впрямь была такая, что лишь унынию предаваться. Рошфор сбросил мокрый дорожный плащ и направился прямиком в кабинет.
Ришелье сидел в кресле, наедине с кошками. Грустный, и темные глаза тусклые – мертвые. Рядом на столешнице покоилась книга в темной коже. Взгляд Рошфора не мог оторваться от его пальцев, гибких и длинных, упруго и нежно скользивших по золотистой кошачьей шерсти. А когда Рошфор посмотрел на кардинала, сердце снова сжалось от осознания, как тот постарел с их первой встречи: сгустились вокруг глаз лучики морщин, в волосах теперь больше седины опасного цвета стали на лезвии клинка. Да Ришелье, по сути, и был прекрасно отточенным клинком на защите своей Франции. И дикая обида на глупцов, не понимавших, что творят и против какого великого эльфа действуют, захлестнула Рошфора.
Он быстро приблизился к Ришелье – кошки тревожно растопырили крылья и вздыбили шерсти – и упал на колено, склоняя голову к его изящной руке.
– Опять ходишь в мокром, – кардинал легко потрепал Рошфора по волосам. – Здоровье надо беречь.
– Ваше высокопреосвященство, – гнев опять навалился на Рошфора, спазмом давил горло, и трудно было его пересилить, сказать с обычной четкостью: – Маршал д'Орнано, дофин, герцогиня де Шеврез… королева. Они хотят убить вас и Его Величество.
Рука Ришелье дрогнула, но Рошфор чувствовал – это не страх сдавил мышцы, а гнев. Ужасный, испепеляющий.
– Итак, война началась по-настоящему, – голос кардинала изменился, в нем зазвучала сталь. – Ну что ж, я тоже умею воевать. А ты, мой первый рыцарь, поможешь мне выиграть эту битву.
– С радостью, – уверил Рошфор, расплываясь в улыбке и поднимая голову.
Глаза Ришелье ярко блестели, хандра прошла.
И хотя внешне все оставалось спокойно, жители Парижа продолжали заниматься обыденными делами, знать – развлекаться и интриговать, с обратной стороны этого лживого, поверхностного мира снова закипела колоссальная работа шпионской сети. Маршал д'Орнано под конвоем отправился заканчивать свой завтрак в Бастилии, а Рошфор, изменив внешность и получив документы монаха-капуцина, помчался в Брюссель, где, блестяще сыграв свою роль и втершись в доверие к любовнику герцогини де Шеврез, стал доставщиком письма заговорщиков.
И когда Ришелье, прочитав расшифровку того послания и опустив исписанные ровным секретарским почерком листы, сказал: «Они в моих руках, – и улыбнулся Рошфору. – Спасибо, Шарль», тому не нужно было иной награды… ну кроме возможности приложить руку к тому, чтобы хоть кто-то из этих зажравшихся высокопоставленных тварей распрощался с жизнью за то, что хотел убить его кардинала.
Спустя небольшое время Рошфор наблюдал, как сумрачным днем взошел на эшафот один из этих врагов, и с чувством глубокого удовлетворения смотрел, как тот дохнет от рук палача, но понимал – это минутная радость.
Главным змеям не вырваны ядовитые клыки и не отсечены головы, но даже если убить этих гадюк, ничего не решится окончательно: пока Испания, Англия или иная достаточно состоятельная страна жаждет поставить его родину на колени и готова платить, всегда в отчем доме найдутся недостаточно умные или чересчур алчные эльфы, которые позарятся на чужое золото и сладкие обещания власти, свободы, привилегий, и сами радостно примутся разрушать страну, уверяя, будто делают это для ее же блага.
Внутренним врагам будет мешать кардинал, и чем щедрее окажутся посулы жадных до чужих территории соседей, тем в большей опасности окажется его жизнь.
Но в тот день можно было насладиться маленькой победой.
Но нет, не летел и не появлялся. Черный с изумрудным отливом дракон соседа Рошфора лениво косил желтым глазом вдоль блестевшей после дождя улицы, а бежевый, с голубой попоной, принадлежавший завсегдатаю, королевскому мушкетеру, неспешно счесывал носовым рогом отслаивающиеся чешуйки под оттопыренным перепончатым крылом. Стискивая зубы от этого раздражающего безмятежностью зрелища, Рошфор отскакивал вглубь комнаты, делал круг возле стола с тройным подсвечником и веером карт.
Дикий ужас временами охватывал тело и бил дрожью от самой глубины сердца до кончиков пальцев, и тогда Рошфор – стоял ли он у постели со смятым темным покрывалом, на которую упал, совершив свой безумный роковой шаг, у окна ли с широкими добротными рамами выцветшего от времени дерева, или рядом со столом, или возле разложенных на стульях пистолетов, кинжалов, тускло блестевшей шпаги – тогда он медленно, будто в предобморочном состоянии, с чувством непередаваемого отвращения к собственной слабости, доходившей в этот момент до головокружения, опускал веки и отчетливо, точно приговор, шептал: «О боже, что я натворил, что я наделал…»
Слабость и переходивший в отчаяние ужас снова отступали, откатывались гудящей отливной волной, унося, будто запоздалые хрупкие суденышки, все мысли, и в странном душевном отупении Рошфор продолжал метаться по комнате, ежеминутно выглядывая в окно.
Накрапывал дождь, тяжелые капли редко, нехотя ударяли по стеклу, тревожили драконов у привязи, выбивали брызги из наполненных дождевой водой ложбинок между булыжниками, окатывали цветные, еще блестящие черепичные крыши домов, стелившихся до края платформы. А вдали в серой мгле наползавшей непогоды неотвратимо таяли ближайшие летающие острова. Первым исчез центральный остров Амьена, за ним сторожевые башни, цепочка садово-фермерских хозяйств, соседний блок и, наконец, вуаль отделила от замершего у окна Рошфора приютивший его квартал.
«И нечего надеяться, что сейчас кто-нибудь прилетит», – эта мысль, такая простая и разумная, засела в груди обидой на непогоду.
– О боже, что я натворил, – Рошфор потер лоб, нервным движением задернул тяжелую, слишком добротную для трактира портьеру, и, не чуя ног, доплелся до постели, упал, пряча лицо в подушки. Впервые жизнь казалась конченой, хотя о конце в прямом смысле речи еще не шло.
«Ну же, соберись, все не так страшно», – этот приказ, спасавший Рошфора с детства, с первой его встречи в лесу с волком, потом в долгих странствиях, драках со всяким отребьем, в голоде и лишениях, в узилище, куда швырнули с пригревшими его цыганами и грозили казнью за бродяжничество, и после побега, на поле боя, в гонках по островам родины и чужих стран, – этот славный, мудрый, прекрасный приказ теперь не помогал успокоиться. Успокоиться и не думать, проспать до времени, когда распогодится – вот все, что сейчас нужно.
Это ведь так просто, да? А сердце стучало гулко-гулко, биение отдавалось протяжным стоном в висках.
Скрипнула лестница. Снова. Четкие выверенные шаги, не похожие на поступь знакомых жильцов и слуг гостиницы, зазвучали по коридору, то и дело затихая, будто посетитель останавливался перед дверями и озарял номера на них свечой.
«Новый постоялец?» – Рошфор перевернулся набок, вслушивался – и уловил тихий звон шпаги. Как пелена слетели тревоги, и Рошфор кошкой метнулся к стульям, ощупью сразу нашел заряженный пистолет и успокоился от его холодной грозной тяжести.
Шаги замерли у его комнаты. Раздался стук. Дерево приглушило бас:
– Послание графу Рошфору.
Сердце Рошфора кувыркнулось в груди, он узнал голос и опустил пистолет. Отодвинув массивный засов, решительно приотворил дверь. Точно в тумане Рошфор забрал желтый в сиянии свечи конверт, ощутив кончиками пальцев прятавшуюся снизу сургучную печать, едва взглянул в знакомое, искаженное густыми тенями лицо и, кивнув, отступил назад. Как же страшно было чувствовать легкое это письмо в руках и знакомый рельеф оттиска.
Подтолкнутая задвижка бесшумно вернулась в паз, и Рошфор… он вновь на миг опустил веки и с судорожным нетерпением сковырнул печать, крутанулся к окну, распахивая сложенный втрое лист.
«Да».
Да.
Да.
Да.
Пальцы дрогнули, и голова пошла кругом, лист спикировал вниз и с тихим шорохом лег на выскобленный дощатый пол, продолжая демонстрировать свое удивительное «Да». Счастье окатило Рошфора снаружи, выплеснулось изнутри, и он, объятый им и ощущением невероятной легкости, парения над землей, расхохотался.
Таким счастливым Рошфор себя еще не чувствовал – никогда-никогда.
***
«В жизни всякое может быть», – говаривал старый цыган Арго, правя воздушных мулов куда глаза глядят, и, казалось, ничуть не задумываясь о благополучии своего маленького театрального табора. Ни Арго, ни мулов, ни большинства из тех диковатых оборванцев уже не было в живых, когда Рошфор – пятнадцати лет от роду, полный надежд, сопровождаемый рекомендательным письмом командира с просьбой зачисления в гвардейцы, приодетый в строгий костюм, только что приобретенный на последние из высланных на ускорение путешествия ста пистолей, – шел по извилистым улицам одного из островов Парижа к венчавшему его дворцу и повторял эту фразу, пытаясь себя убедить, что сможет очаровать всемогущего кардинала и получить заветную должность на государственной службе – и с приличным жалованием, и с перспективами.
«В жизни всякое может быть», – твердил Рошфор, гордо задирая куцую бородку, подкручивая жиденькие усы и отвечая грозными взорами на насмешливые взгляды слуг, один из которых чересчур громко хмыкнул: «Экий петух к нам пожаловал» – и Рошфор крепко запомнил его дряблую физиономию и обвислые уши водяного эльфа на, несомненно, светлое и блестящее будущее.
Приемная кардинала – мрачная, с тихо потрескивавшими чадными факелами, вся в красных тонах и без единого стула, забитая просителями, потными от жары и духоты, подпиравшими засаленные спинами стены, вздыхавшими, сопевшими и кряхтевшими – как-то плохо сочеталась с представлением о светлом и блестящем. Богачи, сановные лица и купцы, кто в новых одеждах, кто в побитых молью камзолах, все свирепо оглядели нового претендента на пространство. Еще выше вздернув подбородок, хотя от его задранности уже начинала ныть шея, Рошфор остановился у красной дорожки, языком тянувшейся к дубовым резным дверям, и, положив руку на пояс рядом с местом, где должен был находиться эфес изъятой на входе шпаги, стал дожидаться аудиенции с независимым и гордым видом.
Ближний толстяк утер багровый лоб и подергал острый кончик неприятно короткого уха – от движения в золотой серьге вспыхнул бриллиант – и побарабанил похожими на сардельки пальцами по кожаной папке.
В узкой длинной комнате было сейчас тридцать два, исключая Рошфора, эльфа, и он был самым молодым. Вдруг что-то коснулось его ноги, он опустил взгляд: рыжая толстая кошка терлась о его высокий сапог, трепеща светлыми крыльями с густой синеватой сетью сосудов на перепонках. В приемной повисла напряженная тишина. Рошфор оглядел остальных просителей: они с благоговейным ужасом взирали на кошку и, кажется, готовы были пасть перед ней ниц.
Вытянувшись на задних лапах, кошка потерлась о панталоны Рошфора, оставив на темном рыжие волоски.
«Линяет», – понял он. Толстяк смотрел на него с завистью, и это выражение обрюзглого лица подсказало, что лучше кошку не отгонять. Замурлыкав, она продолжила тереться, изгибая хвост крючком то в одну, то в другую сторону.
Дверь шумно отворилась, и бледнолицый угрюмый юноша четко произнес:
– Виконт Шарль-Сезар де Рошфор.
Собственное имя, чуть не эхом отозвавшееся, странно потрясло Рошфора, выбивая из колеи самоуверенности.
– Это я, – он шагнул к дверям под ненавидящими и завистливыми взорами трех десятков пар глаз.
Кошка юркнула между его ног, едва задев крылом, и с высоко поднятым хвостом влетела в кабинет между ног секретаря, тут же уступившего дорогу и самому Рошфору, охваченному волнением, как перед дебютным выходом на подмостки.
Просторный кабинет, вернее, только два стола, озаряла пара пятисвечных подсвечников и проникавший в окна серо-голубой утренний свет, все остальное укрывал полумрак. Взгляд приковывала статная фигура в красном. Кардинал стоял боком к двери и с нежной улыбкой гладил взгромоздившуюся на стол кошку, от удовольствия растопырившую нешуточные, в полметра, крылья. Она терлась о его длинные изящные пальцы, и нос то и дело исчезал под ними. Взгляд Рошфора скользнул от этих пальцев по тонкому запястью, по шелковому орнаменту на красном, по плечу, высокому белому воротнику к умиротворенному лицу с яркими губами, острой бородкой и подкрученными усами, носу с горбинкой, к крупному карему глазу и гладкому лбу, очертил островерхую красную шапочку с блестящими золотыми пуговицами, очень длинные острые уши с тремя серьгами и после рухнул вниз по каскаду тронутых сединой волос до ягодиц и дальше по красному подолу мантии. И вновь вернулся к лицу, озаренному блеклым светом утра, к глазу, в котором крохотным огоньком мерцал отблеск свечи. Уши кардинала были идеальной пропорции – в длину ладони, и бодро торчали кверху.
Кошка мурлыкала так, что было слышно у двери, внезапно – отрезвляюще и пугающе – громко захлопнувшейся позади обомлевшего Рошфора. Он вздрогнул. Секретарь бесшумно проскользнул ко второму столу, приподняв полы камзола, уселся на кресло со спинкой вдвое меньше, чем у господского, и, кашлянув, принялся торопливо писать черным, легко скользящим пером в большом фолианте.
Кардинал – а Рошфор не сомневался, это именно он: всегда облаченный в красное, в ритуальной шапочке и с превосходными, очень аристократичными ушами – продолжал гладить кошку, но в выражении лица исчезли мягкость и добродушие: он был как кот, ловящий мышь.
Рошфор поспешно склонился:
– Я… – вспомнил, что представляться нет нужды, смутился, забывая подготовленную заранее речь. – Командир де Сен-Аннэ прислал меня к вам подтвердить назначение.
Теперь кардинал повернулся. Рошфор застыл, глядя в большие печальные и одновременно твердые и острые, как бриллиантовое лезвие, глаза.
– Хм, значит, ты, почти безусый мальчишка, – Ришелье двинулся на него, волосы у висков заколыхало ветром, и у Рошфора колени подогнулись от исходившей от него силы, дыхание перехватило от восхищения и резкого запаха трав, – обвел вокруг пальца матерых волков из охраны губернатора и всех их взял в плен и доставил на наши позиции в одиночку? Не верю.
Это было точно удар.
– К-когда дело касается любви, все становятся глупцами, губернатор потерял бдительность, и… – голос предавал Рошфора, а ум только начинал избавляться от оцепенения, от давления физически ощутимой силы кардинала.
Глянув на ногу Рошфора в кошачьих волосах, Ришелье усмехнулся и отступил к столу. Теперь Рошфор мог дышать и, глядя на блеск его длинных прядей, начал сбивчиво – будь проклята внезапная робость – рассказывать, как наблюдал за позициями, вычислил дом любовницы губернатора Сальс-ле-Шато, спрятался в нем, как, угрожая пистолетами, припугнул его на самом деле трусливую охрану и быстро довел эту братию до своих, проклиная себя за неуверенность: «Ты жалок, жалок сейчас. Где актерские навыки? Разве это самое страшное из случавшегося с тобой? Ведь нет же, нет, под пулями должно быть страшнее… Только не было».
Рука Ришелье плавно скользила по стелившейся перед ним кошке от носа к загривку, кончики пальцев увязали в наэлектризовывавшейся шкуре. Еще прикосновение – и вспыхнул, треснул разряд.
– У-у-у, – донеслось глухое урчание из угла, и там сверкнули два огромных алых глаза: коричневый сторожевой дракон, плюющийся молниями. Он склонил длинную морду на лапы и замер, точно изваяние.
– Ты… – Ришелье снова надвинулся на Рошфора, и у того, хоть он и старался держаться, снова задрожали поджилки. Светлый палец кардинала вдруг оказался у его лица и мягко коснулся куцей растительности на подбородке, – хочешь сказать, что тебя, вооруженного парой пистолетов щенка, испугался отряд охранников?
– Ну… они не хотели пулю в лоб за своего начальника.
Ришелье прищурился, теперь глаза его выглядели совсем темными, – словно шоколад, каким на радостях де Сен-Аннэ угостил Рошфора, пока денщик бегал за лучшим в городе вином, – и маленький алый, будто накрашенный, рот растянулся в усмешке:
– А ты смел. Но в эту безумную историю верится с трудом.
Кровь огнем прилила к щекам Рошфора, он звонким от негодования голосом воскликнул:
– Я не лгу!
– Хм, – отмахнулся Ришелье, отступая к нетерпеливо когтившей край стола кошке, сверкавшей желтыми глазищами.
Секретарь тихо шуршал пером, кардинал задумчиво ласкал кошку, будто позабыв о Рошфоре, а у того еще горели щеки, и сотни бранных, выученных в долгих странствиях слов, вертелись на языке: «Вот сейчас скажу что-нибудь резкое, и не сносить мне головы».
– Я не могу пятнадцатилетнего мальчишку назначить командиром подразделения Пикардского полка.
«Можете!» – подавил возглас негодования Рошфор: Ришелье мог если не все, то почти все, он, получивший звание кардинала раньше позволенного срока, он, этот…
– Ты будешь моим… – Ришелье медлил, словно прикидывая, куда лучше определить Рошфора, и тот затаил дыхание, – моим привратником, Шарль. Сезар. Де. Рошфор.
Имя в его устах прозвучало чарующе и почти страстно, Рошфор застыл, по спине струилась теплая дрожь, эхом вторившая низкому, чувственному «Шарль. Сезар. Де. Рошфор», одуряющая так сильно, что из головы вылетело: привратник – не то, что гвардеец, вовсе не то, о чем последний год мечтал Рошфор.
– Отправляйся на кухню, пообедай, в это время подыщут жилье и отсчитают средства на обновление гардероба. Ты должен выглядеть достойным меня.
Он полуобернулся, скосив на Рошфора грустно-острый взгляд, а у того в мыслях еще звучало «Шарль-Шарль-Шарль», и он уже разомлел от восхищения этим статным почти всесильным эльфом в красной, как кровь, мантии, отупленный желанием просто стоять рядом и на него смотреть, и служить, и… что-нибудь делать.
Тонкие пальцы Ришелье скользили по рыжей стелившейся, мурлыкавшей кошке, и как гром среди ясного неба Рошфора ударило осознание, что в должности привратника он не только будет сытно кушать, отсыпаться на хорошей кровати и служить, но останется рядом с кардиналом!
– Спасибо, ваше высокопреосвященство, – радостно улыбаясь, Рошфор поклонился. – Благодарю вас, я буду служить вам верой и правдой, клянусь.
– Молодой человек, не столько мне, сколько Франции, – Ришелье усмехнулся: – И служить чаще приходится неправдой.
У Рошфора от недоумения приоткрылся рот, но Ришелье вдруг с болезненным выражением лица сжал переносицу и тускло произнес:
– Уходи. Следующий.
Секретарь мгновенно отбросил перо и поднялся, пошел к двери, вынуждая Рошфора отступать к выходу. Тот кинул прощальный взгляд на кардинала: он полулежал в своем высоком кресле, продолжая мять переносицу, а взгромоздившаяся на него кошка когтила ему колени.
Изумленный, еще не верящий, что разговор со всемогущим кардиналом закончился успешно, Рошфор брел наугад, смутно слыша призыв секретаря следующему просителю. Очнулся Рошфор только когда гвардеец его остановил. Они были в каких-то внутренних покоях, и Рошфор сразу приосанился:
– Я новый привратник кардинала Ришелье, мне велено идти на кухню.
– А, – грубоватое лицо гвардейца смягчилось, и он объяснил, как спустится к кухне.
Рошфор еще не верил своей удаче.
***
То, что это было удачей, позволившей реализовать его способности, в полной мере он ощутил потом. Сперва должен был пройти восторг: пообедав, Рошфор к своему удивлению, ужасу и радости, получил две тысячи на обновки. «Как знатной девице отмерил, – пробубнил лысеющий коренастый казначей, подставляя книгу учета для росписи. – Хотя нет, на них он как раз скупится». «Я полезней девицы, – ничуть не оскорбился обрадованный Рошфор, взвешивая на ладонях четыре мешочка со сладко звенящими пистолями. – А кардинал щедр к своим людям». «Что верно, то верно», – помрачнел казначей, захлопывая книгу и убирая перо в ложбинку на поясе. «Что хмуришься, будто свое отдаешь?» – подмигнул Рошфор. Казначей насупился сильнее и гусиной походкой поспешил прочь из кухни.
И тут Рошфор понял, что не знает, где лучше прикупить вещи: покупки следовало делать с умом, чтобы расточительностью не испугать своего господина. Язык и напористость на этот раз не подвели Рошфора, он быстро выяснил что к чему и отправился к портному, обшивавшему пажей кардинала.
Особенно тогда поразила почтительность старого мастера и его прислуги – впервые с Рошфором обращались сообразно происхождению: при мачехе он оказался в роли дворового мальчишки, в таборе и странствиях с ним тем паче не церемонились, а армейские только после пленения губернатора перестали презрительно величать «юнцом».
Портной, обмеряя, выспрашивая пожелания, обращался «господин», и не с раболепием извозчиков, подгоняемых звонкой монетой или трактирщиков, которым спускался случайный выигрыш в картах, а с особенным, столичным достоинством: «Господин». Это звучало гордо, – музыкой! – и хотя Рошфор не получил долгожданный красный мундир, скоро должны были попасть в его распоряжение вещи из добротной, красивой ткани, которым, наверное, позавидовала бы мачеха и ее многочисленные отпрыски.
В оружейной, тоже часто работавшей на слуг Ришелье, Рошфор купил прекрасные зачарованные самовозвращающиеся кинжалы, строгую мизеркордию с эмалевым гербом кардинала, прекрасно сбалансированную шпагу, едва взяв в руки которую, захотел выбросить свою, довольно недурную. И пистолеты, простые на вид и удобно лежавшие в руке.
Были на пути Рошфора еще обувной, цирюльник, а затем он, голодный, но довольный, увешанный оружием, с последним мешочком пистолей в кармане, на наемном драконе, сделав петлю над скопищем парижских остовов, вернулся в резиденцию кардинала.
Там Рошфора ожидало еще одно диво: большая, хорошо обставленная комната с массивной кроватью – самой удобной на памяти Рошфора. Кажется, и у любовницы губернатора Сальс-ле-Шато постель была не такая замечательная – впрочем, тут он не мог поручиться, ибо посидел на ней совсем чуть-чуть.
Выложив на столик с медным тазом и кувшином воды оружие, сбросив дорожный плащ и умывшись, Рошфор принялся оглядывать любезно выделенное ему жилище: тут был секретер, бумага, перья, чернила, – «А все равно некому писать, разве только де Сен-Аннэ поблагодарить за рекомендацию», – сундук и вешалки для платьев, две прислоненные у окна ширмы с павлинами, еще один козлоногий столик, три кресла, пылающий камин со скромными часами на полке; багровые портьеры чуть пахли пылью.
«Тут мог бы жить король!» – восхищенно оглядел свою территорию Рошфор и тут же отругал себя за деревенскую наивность: у короля, наверняка, апартаменты и больше, и роскошнее обставлены, но здесь и сейчас Рошфором, пятнадцатилетним мальчишкой, жизнь проведшим в диких лесах, полях, старых замках, кибитке бродячих цыган и казарме, комната воспринималась по-королевски великолепной. А когда чернявая девятилетняя помощница кухарки позвала к ужину, Рошфор подумал: «Я попал в рай».
В этот момент он забыл, что за все в жизни приходится платить.
***
За остаток дня Рошфор исходил весь дворец, познакомился со стражей, с полусотней разномастных кошек, всюду летавших, падающих с потолка и лезущих во все щели: «Кардинал точно кошатник». И чуть с ума не сошел от восторга в драконюшне, полной ездовых драконов от иссиня-черных до снежно-белых, и чуть не сошел повторно, когда конюх познакомил с выделенным ему прекрасным скальным драконом-трехлеткой огненной масти, откликавшимся на кличку «Резвый». Если бы в этот миг Ришелье сказал: «Иди и умри за меня», Рошфор бы с радостью пошел, забыв, что на тот свет дракона не утащишь.
Почти ночью переполненный восторгами и впечатлениями Рошфор залез под непривычно пушистое и легкое одеяло с уверенностью, что яркие впечатления не дадут ему уснуть, но только прикрыл глаза – и провалился в сон, полный ярких, радостных образов: Ришелье хвалит его, Ришелье вручает грамоту на герцогские земли, Ришелье представляет его при дворе, Ришелье благодарит за помощь, Ришелье кладет свою изящную руку с соблазнительными длинными пальцами на голову и гладит, точно кошку…
– Шарль. Шарль-Сезар де Рошфор, – чувственно прозвучал по-королевски величественный голос, и вдруг Рошфор понял, что пробудился, и Ришелье в самом деле его зовет.
По стенам метались слабые отблески свечи, избиваемой сквозняком. Кардинал стоял в дверях, величественный даже в красном шитом золотом халате и белоснежной сорочке. В руке – маленький серебряный подсвечник. Рыжие отблески падали на лицо и отражались диким пламенем в печальных пытливых глазах.
– Не спишь? – спросил Ришелье; без своей высокой шапочки, похожей на конец острого перца, он выглядел намного ниже.
– Нет, – Рошфор подскочил, но кардинал остановил его жестом руки:
– Лежи-лежи, – затворил дверь, и пламя выпрямилось, теперь тусклый свет падал ровно, и глаза выглядели спокойнее. – Мне не спится, подумал, если тебе тоже, стоит поговорить.
– Нет, я не сплю, – уверил Рошфор, сдерживая руки, так и тянувшиеся протереть глаза.
– Прекрасно, – Ришелье, поставив свечу на секретер, подошел к погасшему камину, тихо щелкнули пальцы, и на груде пепла заполыхал волшебный огонь.
Оранжевый свет очертил фигуру Ришелье, золотил пряди его седеющих волос, перехваченных лентой чуть ниже лопаток, кончики восхитительных ушей на просвет были красно-желтыми, точно плавленое железо. Волнение постепенно вытесняло остатки сна и охватывало Рошфора: зачем кардинал пришел? Он недоволен?
– Как устроился? – спросил Ришелье, глядя на огонь.
– Отлично, благодарю, ваше высокопреосвященство, я… я и не мечтал о таком теплом приеме.
Не оборачиваясь, кардинал покивал, но сказанному или своим мыслям, Рошфор не знал. Он даже через комнату ощущал его силу и пристальное внимание, – и не смел помешать думам. Гадал только: «Зачем он пришел?»
– Есть вопросы?
– Нет… да… не знаю, – сбивчиво отозвался Рошфор, и к щекам прилила горячая кровь. – Простите, вы появились так неожиданно…
– Мне казалось, ты сметливее, – усмехнулся Ришелье.
– Вы… – сильнее краснел Рошфор. – С вами трудно быть сметливым.
На этот раз Ришелье засмеялся – тихо, но легко. Полуобернулся – огонь золотом очертил его скулу, ус, раздвоенный кончик носа и бородку:
– Так мне еще не льстили. В этой сфере трудно сказать новое, поздравляю.
– Я не… поймите… – Рошфор в отчаянии тряхнул головой, собрался с мыслями: – Я не льстил, вы в самом деле… великолепны. Вам хочется поклоняться.
– Или убить, – Ришелье легко взмахнул рукой. – Удивительное дело: мне или хотят подчиняться, или убить. Иногда – то и другое одновременно, даже не знаю, как с этим быть.
Рошфор тоже не знал: в его жизни было три типа людей – те, которым на него плевать, желающие убить, и те, кому он по душе. К сожалению, последних было меньше всего.
– Вижу, вы обзавелись оружием, – Ришелье мгновенно очутился у столика, открыл темную коробку, удовлетворенно кивнул пистолетам, скользнул рукой по ножнам шпаги, точно кошку приласкал, и легко выхватил ее из ножен. Рассеченный воздух жалобно свистнул. Молниеносно оценив баланс, Ришелье легким, изобличавшим военную подготовку движением взмахнул шпагой из стороны в сторону – воздух взвизгнул. – Прекрасный выбор.
Он медленно вставил шпагу в ножны, и шуршащий звук вталкиваемого в нутро клинка щекотно отозвался в Рошфоре теплыми мурашками, побежавшими от шеи к крестцу, и сердце забилось чаще. Вдруг Ришелье вновь стремительно пошел на него, волосы крыльями трепетали вокруг лица, кисточки на поясе халата подпрыгивали. Без всяких церемоний кардинал уселся в изножье кровати и облокотился на массивную спинку с аляповатой резьбой:
– Умеешь читать, писать?
Рошфор с трудом подавил смятение:
– Да.
– Сколько языков знаешь?
– Все употребляемые во Франции, бегло – испанский, итальянский, германский, письменно – только французский.
– Ну что ж, хорошо.
Запах лекарственных трав медленно тек по воздуху. Рошфор молча смотрел на задумавшегося кардинала.
Их разделяли двадцать лет разницы в возрасте, бездны опыта и общественного положения, но все же Ришелье, в одной сорочке и халате, сидел в изножье его постели, озаренный своей свечой и огнем камина, неторопливо, очень интимно, подергивал мочку уха с блестевшими в нем серьгами и интересовался образованием Рошфора, чуть больше года назад делившего кибитку с бродячими цыганами. Прав оказался Арго: «В жизни всякое может быть».
– Расскажи о себе, – прямо взглянул Ришелье, и в его темных глазах полыхнули отблески огня. – Как жил? Где бывал?
В глаза ему смотреть было неуютно, и Рошфор уставился на кончик уха – лишь у равнинных эльфов они такие прямые и вытянутые. Собственные уши, гордость Рошфора, теперь казались не такими уж красивыми. Он кашлянул, собираясь с мыслями: близость кардинала, его пристальный взгляд, запах трав, кумачовая кисточка пояса поверх стопы Рошфора, которой он боялся шевельнуть, и шея Ришелье, без высокого воротника казавшаяся слишком уязвимой, – все отвлекало, тревожило, смущало, так что гуляла и бурлила кровь.
– Если не знаешь, с чего начать – попробуй с начала, – любезно предложил кардинал, взмахивая рукой, и на миг обнажая, подставляя взгляду бледное запястье с синими прожилками вен.
– С начала? – Рошфор растерянно тронул лоб, силясь унять будто взбеленившееся сердце. – Появился я в Орлеане, мать умерла родами, отец вскоре женился снова, и меня выслали в земли мачехи на границе с Бургундией, там…
С каждым словом рассказывалось легче, Рошфор увлекся, начал взмахивать руками в особенно животрепещущих моментах, но взгляд кардинала и запах трав продолжали кружить ему голову.
***
В следующие несколько дней Ришелье будто забыл о Рошфоре, да и появлялся крайне редко, уже глубокой ночью, но, видимо, дал относительно него распоряжения слугам: поутру Рошфора пригласили на занятия фехтованием, а один из секретарей после завтрака спросил, когда удобнее заниматься письменной речью. Рошфор постарался использовать предоставленную ему возможность образования: он с одинаковым усердием выполнял упражнения со шпагой и выписывал закорючки испанских слов, обогащая достаточно скудный и простолюдинский запас.
Временами, когда усталость или раздражение на свою неловкость, молодая кровь или сомнения подтачивали намерение стать лучше и хотелось отступить, убежать – всякий раз в такие моменты Рошфор вспоминал смутное полусонное ощущение: сильная рука закутывает его одеялом – в ту ночь, рассказывая, отвечая на вопросы, он незаметно, совсем по-детски, задремал, и Ришелье натянул одеяло на его плечо.
Вроде бы мелочь, но никто на памяти Рошфора не проявлял к нему такой заботы, и от одной мысли об этом на сердце становилось тепло и хорошо, и он готов был глотку перегрызть всякому, посмевшему укусить эту благодетельную длань, – а для этого необходимы сила и ум, и Рошфор старательно восполнял пробелы образования.
***
Следующая настоящая встреча – в остальное время Рошфору удавалось увидеть кардинала с большого расстояния и лишь единожды удостоиться сдержанного кивка – случилась через полторы недели, когда форменные вещи Рошфора были давно готовы и многократно перемерены, усердие оценено наставниками похвалой, а камердинер удостоверился, что он запомнил немудреные обязанности и замысловатые правила этикета. К счастью, положение Ришелье позволяло ему почти везде идти, садиться и говорить первым, а Рошфору – незаметно пребывать в его тени и не позволять чужим слугам проявлять к себе неуважение.
Для этой непыльной работенки, бесспорно, необходимо хорошо фехтовать на случай покушения, но никак не уметь писать, и Рошфор тешил себя надеждами на более интересные поручения. Впрочем, он и на скучной должности привратника старался исполнять все идеально – и приглядываться к окружавшим Ришелье эльфам и их слугам, запоминать роскошные и не очень здания, даже домашних животных старался запомнить, а сторожевых драконов прикормить обжаренными с медом орехами.
И Рошфор не удивился, когда пасмурным вечером после короткой и сумбурной встречи с де Тревилем в его величавом доме, Ришелье позвал из округлой темной кареты, плотно висевшей между шестью рыжими драконами:
– Шарль, садитесь. Места тут многовато для одного, а в такой дождь негоже и кошку на улицу выпускать, не то что хорошего привратника.
В полумраке кареты мелькнула слабая улыбка ярко-красных губ, и Рошфор, весь трепеща от предвкушения чего-то опасного, вскочил внутрь и, закрывая дверцу, громко произнес:
– Благодарю, ваше высокопреосвященство, это очень любезно с вашей стороны.
Снова мелькнула его слабая улыбка, а в следующую минуту, под скрип упряжи и шелест мощных крыльев, ветра и дождя, Рошфор вполголоса отвечал на вопросы Ришелье о подмеченных особенностях планировки, слугах, их внешности, животных, самом де Тревиле. Даже о сорте цветов в вазах поинтересовался, и Рошфор, чувствуя, что вопрос последний, с радостью ответил:
– Вазы были пусты.
– Превосходная память, – кивнул Ришелье, потирая подбородок.
Свет фонаря в руках одного из охранников лучом метнулся по внутренностям кареты, и рубин в перстне Ришелье болезненно-ярко вспыхнул.
– Можешь ли ты превратиться в одного из слуг?
– Да, – кивнул Рошфор, – нескольких я запомнил достаточно хорошо для этого.
– С одеждой и всеми особенностями превратишься?
– Да, я был лучшим оборотнем труппы и, случалось, создавал не копии, а воображаемые облики и наряды.
– Чудесно, – в руке Ришелье, незаметно извлеченный из складок мантии, появился темный футляр. – Бумагу, лежащую в шкатулке с нимфами, на которую вы так удачно обратили внимание, надо подменить на эту. Ключ от шкатулки, – в разжатой ладони медно блеснул ключик. – Обмен нужно совершить до двух часов ночи, незаметно. Полученную бумагу принести лично мне.
Это было испытание, и в то же время – проявление огромного, поразительного доверия. От восторга Рошфор чуть не подпрыгнул до потолка:
– Сделаю все возможное и невозможное! – и он резко накрыл руки Ришелье своими, ощутил тепло его кожи, обжегшее, словно удар молнии, и пробежавшее разрядом по нервам, хотя, по ощущениям Рошфора, кардинал магии не применял. – Обязательно.
Рошфор сжал в одной ладони ключик, другой плотнее перехватил кожаный жесткий футляр. Сердце билось еще слишком быстро, но медленно и неотвратимо Рошфора накрывало деятельное спокойствие, предшествовавшее опасному делу: мысли все сконцентрировались на поставленной задаче, тело собиралось.
Карета качнулась, заскрипели снасти, и экипаж пошел на снижение.
– Удачи, – Ришелье улыбнулся одним уголком губ. – Если попадетесь, лучше умереть сразу, правда: палачи Бастилии вряд ли посмотрят на ваше дворянское происхождение и влиятельность крестного.
Серьезное предупреждение, но Рошфор думал только о цели.
***
Час спустя Рошфор вернулся в резиденцию кардинала. Решительно прошагал по коридорам, пачкая ковры стекавшей с него водой – дождь превратился в ливень – и, сбросив темный дорожный плащ на руки попавшегося слуги, свернул в коридор к кабинету.
Даже не спрашивая, Рошфор был уверен, что Ришелье ждет там, улавливал его нетерпение, любопытство, мурлыканье кошек – после превращений ощущения усиливались неимоверно, почти болезненно было так ярко чувствовать и переживать все: вой ветра, как крупные дождинки вдребезги разбиваются о крыши, стены, окна, и треск пламени в маковках свечей, скрип обуви, шорох одежды.
Рошфор постучал в массивную дверь.
– Входи.
Он увидел Ришелье каким и ожидал: сидящим в кресле и неторопливо расчесывавшим рыжую толстую кошку серебряным гребнем.
Гордый собой, едва сдерживая улыбку, Рошфор вытащил из-за пояса футляр и, в несколько шагов преодолев расстояние от двери до высокого кресла, протянул Ришелье. Серебряный гребень соскользнул между кошачьих крыльев, кардинал не колеблясь сорвал печать с гербом королевы и пробежал глазами исписанные бисерными буквами, плотно теснившиеся друг к другу строки. Перечитывая их, поднялся. Кошка шлепнулась на пол и недовольно мяукнула, но Ришелье этого не заметил. Вдруг взглянул на безмолвно ожидавшего Рошфора поверх бумаги – и улыбнулся:
– Отличная работа.
С трудом изобразив невозмутимость, Рошфор почтительно склонился:
– Рад служить.
С волос на паркет закапала вода.
– Шарль, немедленно переоденься и погрей ноги в горячей воде с горчицей, обязательно, – наставительно велел Ришелье, – тебе нельзя болеть, ты мне нужен.
Сердце Рошфора сделало немыслимый кульбит и рухнуло в пятки, а кардинал уже требовал Жозефа – немедля, тотчас. На миг оглянулся на Рошфора и, нетерпеливо указывая на дверь, повторил строго:
– В сухую одежду, сейчас же. И попарь ноги.
– Да, уже бегу, – кивнул Рошфор, снова в поклоне орошая паркет дождевой водой.
Кардинал скрылся в смежной с кабинетом комнате, слышались только его приказы слугам, среди распоряжений Рошфор уловил и свое имя.
***
Опасения Ришелье не подтвердились: на следующий день Рошфор пылал здоровьем, ел за двоих и с радостью потратил долю отсчитанного мрачным казначеем вознаграждения и выходной на полеты над Парижем – нужно было лучше изучить острова и сцепные мосты, их дежурный порядок и далеко выдающиеся перемычки, будто созданные для скрытых проникновений. И на попойки в кабаках – следовало обзаводиться друзьями.
Последнее было истинным искушением: в Париже даже в кабаках был отличный выбор вин, и сладковатое игристое ударило в юную и еще не слишком привычную к нему голову Рошфора. В резиденцию он доволочился – с помощью новых друзей – уже за полночь, сердобольный старик-камердинер вызвал ему в подручные кухаренка, и Рошфор был доставлен в комнату, разут и почти раздет.
Среди ночи и смутных видений отчетливо возник кардинал, ярко озаренный свечой. В глазах будто горело пламя.
– Тебе нужно хорошенько выспаться, – произнес Ришелье, и снова его сильная рука потянула одеяло на Рошфора, а у него заплетался язык, и он не мог поблагодарить, не то что выразить охватившие его нежность и чувственный трепет. – Спи.
Свеча и длинные волосы кардинала уменьшались и таяли во мраке, резко стало совсем темно, и Рошфор не успел ничего подумать.
А утром были гудение головы, тошнота, и милостивый, отеческий приказ кардинала остаться дома, а не отправляться с ним в Лувр. Так много пить Рошфор зарекся и с тех пор всегда был готов сопровождать своего господина.
***
А Ришелье не спешил утруждать его бодряще-опасными поручениями, хотя, передавая очередное послание какому-нибудь союзнику, – Рошфор любил и ненавидел эти моменты за тревожащее, смущающее прикосновение к коже кардинала и разочарование, если послание лежало на столе, – Ришелье всегда просил соблюдать крайнюю осторожность. Рошфор соблюдал: избавлялся от слежки, но с его способностью к перевоплощениям делать это было легко, и через полгода он заскучал: горячая молодая кровь жаждала подвигов, поединков, ну или просто набить чью-нибудь морду.
Спасали лишь изнурительные тренировки, активное изучение иностранных языков – и «Шарль… тебе нельзя болеть, ты мне нужен»: он, Рошфор, забытый родным отцом, был нужен, да еще такому потрясающему, могущественному эльфу!
«Я ему нужен», – повторял Рошфор в минуты грусти, и становилось теплее.
***
Ришелье часто не спалось, только Рошфор не особо надеялся на полуночный разговор: на предыдущем же он бесстыже уснул. Но однажды ночью послышался тихий зов кардинала, и Рошфор приподнялся на локтях, сощурился на безумно трепыхавшуюся свечу:
– Нет, я не сплю, ваше высокопреосвященство.
– Хорошо, – Ришелье тихо затворил дверь. – Хотя, конечно, бессонница это плохо. Но…
Он поставил свечу на секретер и уселся в изножье, облокотился на спинку, подтягивая согнутое колено и охватывая его рукой:
– Как служба?
Подаваясь вперед, Рошфор заверил:
– Я безумно рад, что попал к вам…
– Но? – тонко уловил недоговоренность Ришелье и коснулся озаренного пламенем уха.
– Я хотел бы… заданий посерьезнее.
– Серьезнее? – повторил кардинал. – Ох уж эта молодая кровь.
– Я способен на большее, чем доставка депеш и сопровождение вас на балах и встречах.
– Тебе не нравится меня сопровождать?
– Нравится.
– Но?.. – кроваво-красные поджатые губы потянулись в улыбку.
– Я хочу делать больше. Для вас… и Франции, – вдруг эмоции охватили Рошфора, и он гневно добавил: – Хочу разорвать этих напыщенных болванов, ваших врагов!
С загадочной улыбкой Ришелье отклонил голову на спинку, будто подставляя жилистую, такую беззащитную сейчас шею в окружении длинных прядей. Его глаза были полуприкрыты, под сенью ресниц – густая тьма, и только в лучиках углубившихся морщинок какая-то теплая доброта. Кардинал был очень близко, и сила его, давившая и ослеплявшая вначале, теперь была точно ласка. Рошфор уткнулся лбом в его колено:
– Я хочу сделать все возможное, чтобы у вас было меньше врагов и хлопот… не знаю… – Рошфор растерялся, ладонь Ришелье опустилась на его макушку мягко, нежно, и он осознал, договорил: – Хочу, чтобы вы были в безопасности.
– Какая наивная мечта, – кардинал мягко гладил Рошфора по голове. – Ты еще совсем ребенок, наивное, отчаянно смелое дитя.
Рошфора душили нежданные, жгучие, болезненные слезы:
– Вы моя настоящая семья, я все сделаю ради вас, только скажите, что.
Пальцы Ришелье зарывались в его волосы, скользили от макушки к шее – «словно кота гладит», – и было так хорошо, что говорить не хотелось. Рошфор зажмурился и, если бы мог, непременно бы замурлыкал.
Эти ласковые прикосновения перетекли в сон, едва разбавленный сладким ощущением заботы – вновь Ришелье тянул одеяло на плечи, и прядь горько пахнувших волос коснулась скулы Рошфора, вызвав дремотную мысль: «Некоторых детей перед сном целуют в лоб», а прядь уже ускользала, таял травяной аромат и ощущение присутствия сильного, надежного и заботливого, и мысль о поцелуе мягко входила в призрачные видения сна, сливалась с опытом, и смешались потоки настоящего и иллюзий, соединился статный, величественный мужчина в красном с горячей южаночкой с ярко-красной лентой в иссиня-черных волосах, и ее дикий, пряный поцелуй перетек в иной сосуд – там, в темной, замусоренной приливом выемке между скал уже не она целовала ослепленного желанием Рошфора, а Ришелье, и кусал, как дикая кошка, и мягко запускал пальцы в волосы. Да и не берег моря уже был вокруг, а комната Рошфора, и кардинал навалился на него всей тяжестью, и от этого стало хорошо, жарко и немного щекотно – Рошфор очнулся со стоном удовольствия, весь содрогаясь.
Ласковая, оглушающая судорога отпустила его, отдавая истоме, по сорочке в паху растекалось теплое, липкое семя. Блеклый утренний свет едва проникал сквозь узкую щель между портьерами. В комнате Рошфор был один, даже запах Ришелье выветрился.
***
Смятение, охватившее Рошфора после этого безумного сна, сами те волнующие ощущения, к счастью, исчезали в присутствии Ришелье: он разбивал их, низводил до нелепости одним своим видом, как солнце прогоняет ночь. Желать Ришелье? Желание казалось с ним несовместимым, хотя он, невзирая на высокий божественный сан, был очень земным, каким-то подчеркнуто материальным, живым: любил кошек, повздорить, поломать комедию и трагедию, не чуждался плотских утех – жил, как обычные смертные. Но в восприятии Рошфора все плотское резко и безапелляционно отсекалось от Ришелье, оставляя… что-то такое бесполое, величественное – и отчаянно любимое.
Только ночью, иногда, не слишком часто, но и не так редко, чтобы совсем вытравить из памяти, дух и плоть соединялись, и в сны Рошфора приходил инкуб с обликом кардинала и повадками шлюх.
***
Предчувствие чего-то серьезного охватывало Рошфора. Он постучал в кабинет. Массивная дверь отозвалась гулким, сухим звоном. Голос кардинала проник сквозь нее:
– Входи.
Рошфор сам – не секретарь – открыл дверь. Ришелье сидел боком к столу с желтевшими на нем тремя запечатанными конвертами. Мантия на коленях ярко рдела в луче солнца, дотянувшегося к расслабленной на подлокотнике руки. Две кошки – рыжая и серая – прошмыгнули между ног Рошфора, наперегонки домчались до стола и, распахнув крылья, нырнули в луч солнца, гася ослепляющую алость ткани.
– Милые мои, – улыбнулся Ришелье, поглаживая их сворачивающиеся крылья и головы, уши.
Закрыв дверь, Рошфор подошел ближе, искоса оглядывая кабинет: кроме них здесь был только сторожевой дракон. Приказ явиться немедленно, отсутствие секретаря, выложенные на столе плотные пакеты бумаг с яркими сургучными печатями – дело предстоит серьезное.
– Это… – кардинал указал на бумаги, и серая кошка недовольно взглянула ему в лицо, укоряя за прекращение ласки, – распоряжение об аресте маршала Луи де Марийяка, брата твоего крестного.
Ришелье выдержал короткую паузу, пристально всматриваясь Рошфору в глаза, и тот понял: это испытание. Глупая проверка на преданность.
– Ты, – ровно продолжил Ришелье, – отправишься в казармы, получишь в свое распоряжение отряд гвардейцев, с ними пойдешь в резиденцию маршала, арестуешь его и доставишь в Бастилию. Все необходимые сопроводительные документы здесь.
Точно проверка: столько свободного времени дает возможность незаметно помешать делу – разумнее было вызвать отряд сюда и немедля отправить к маршалу.
– Будет исполнено, – кивнул Рошфор.
Это было самое легкое испытание в его жизни. Он чувствовал, что за ним следят, не пошлет ли он весточку маршалу, но отнюдь не страх заставил Рошфора отправиться в казармы, после вместе с гвардейцами в богатый и надменный дом де Марийяка и честно сдать пленника в Бастилию. Нет, Рошфор все исполнил потому, что вариантов, кроме верности Ришелье, для него давно уже не было.
***
Кардинал ожидал отчета на прежнем месте, с теми же кошками, и еще белым котиком, на руках.
– Уйди, – устало сказал Ришелье секретарю, и тот обыденно положил перо, оправляя камзол, миновал ждущего у входа Рошфора и закрыл за собой дверь.
– Маршал сопротивлялся? – осведомился Ришелье.
– Он недостаточно смел, чтобы сразиться с верными вам эльфами.
– Но? – Ришелье скосил взгляд.
– Языку он дал волю. Не думал, что эльфы его ранга знают подобные… выражения.
Губы кардинала слегка дрогнули в призрачной улыбке, он облокотился на узкий подлокотник:
– Пусть бранится сколько угодно, главное – вырвать ему зубы.
Пытливый острый взгляд держал Рошфора на прицеле.
– Вы правы, – Рошфор кивнул. – От пустой брани вреда не сделается.
Ришелье продолжал смотреть, будто ожидая чего-то, а Рошфор не знал, выложить свое мнение об этой проверке или промолчать.
– Я арестовал твоего крестного, который, между прочим, был к тебе добр, и приказал лично схватить его брата, тебя это не смущает, Шарль-Сезар?
– Вы моя единственная и настоящая семья. Я буду верен вам – и Франции – до последней капли крови.
Ни тени улыбки не было на лице Ришелье, но оно смягчилось, все потеплело. Кашлянув, он произнес:
– Надеюсь, кровь останется при тебе до последней капли. Ты отправляешься в Англию, мне нужно доставить секретную депешу, и только тебе я могу это доверить.
Радость захлестнула Рошфора, он весь вытянулся, счастливо отвечая:
– Можете на меня рассчитывать.
Теперь Ришелье улыбнулся. И только покинув кабинет, Рошфор понял, что задание означает долгую разлуку с кардиналом. Сердце грустно, тоскливо сжалось, хотя должно было радоваться возможности помочь, облегчить тяжесть управления государством.
«Я ему нужен», – это звучало как бодрящий марш, как громогласный сигнал к наступлению, и Рошфор был готов к бою.
***
Таких невидимых боев было много: тайная дипломатия оказалась куда важнее и объемнее официальной. Там, где короли менялись парой публичных писем, министры отправляли десятки секретных сообщений. За пару лет Рошфор исколесил нижние и воздушные земли континента, встречался с тысячами эльфов, угрожал сотням и расправлялся с десятками пытавшихся мешать врагов.
Комната в старом дворце сменилась апартаментами в блиставшем новой облицовкой и паркетом Пале-Кардиналь, в Париже были уже прикормлены многие хозяева харчевен и гостиниц, охотно делившиеся информацией и сдававшие комнаты для тайных встреч со шпионами.
Благодаря щедрости Ришелье, ни в столице, ни в пути Рошфор не знал нужды, он стойко переносил опасности, и в дождливые дни, застряв где-нибудь в дороге, не предавался естественной для таких моментов скуке или недовольству жизнью, потому что знал, зачем делает каждый шаг, видел смысл в каждом вдохе: служить, помогать, оберегать. И наградой были не только пополнявшиеся счета, но и чувство выполненного долга, сопричастности к возрождению величия родины, ночные разговоры с мучившимся бессонницей кардиналом. И уверенность в праве на сны, где исчезала преграда между Рошфором и Ришелье, и они падали друг другу в объятья, головокружительно и сладко.
***
Двадцать один год исполнился Рошфору, когда спасать Ришелье пришлось не в переносном, – защищая от политических неудач и конкурентов, – а в прямом смысле: один из подкупленных слуг в окружении дофина передал обрывок разговора маршала д'Орнано и герцогини де Шеврез.
Загоняя драконов, Рошфор помчался с этим сверхсрочным посланием в Париж. Хозяин Пале-Кардиналь был дома и, как шепотом сообщил слуга, – когда-то посмеявшийся над высокомерием юного просителя и за хорошую службу добродушно Рошфором прощенный, – хандрил. Погода в столице и впрямь была такая, что лишь унынию предаваться. Рошфор сбросил мокрый дорожный плащ и направился прямиком в кабинет.
Ришелье сидел в кресле, наедине с кошками. Грустный, и темные глаза тусклые – мертвые. Рядом на столешнице покоилась книга в темной коже. Взгляд Рошфора не мог оторваться от его пальцев, гибких и длинных, упруго и нежно скользивших по золотистой кошачьей шерсти. А когда Рошфор посмотрел на кардинала, сердце снова сжалось от осознания, как тот постарел с их первой встречи: сгустились вокруг глаз лучики морщин, в волосах теперь больше седины опасного цвета стали на лезвии клинка. Да Ришелье, по сути, и был прекрасно отточенным клинком на защите своей Франции. И дикая обида на глупцов, не понимавших, что творят и против какого великого эльфа действуют, захлестнула Рошфора.
Он быстро приблизился к Ришелье – кошки тревожно растопырили крылья и вздыбили шерсти – и упал на колено, склоняя голову к его изящной руке.
– Опять ходишь в мокром, – кардинал легко потрепал Рошфора по волосам. – Здоровье надо беречь.
– Ваше высокопреосвященство, – гнев опять навалился на Рошфора, спазмом давил горло, и трудно было его пересилить, сказать с обычной четкостью: – Маршал д'Орнано, дофин, герцогиня де Шеврез… королева. Они хотят убить вас и Его Величество.
Рука Ришелье дрогнула, но Рошфор чувствовал – это не страх сдавил мышцы, а гнев. Ужасный, испепеляющий.
– Итак, война началась по-настоящему, – голос кардинала изменился, в нем зазвучала сталь. – Ну что ж, я тоже умею воевать. А ты, мой первый рыцарь, поможешь мне выиграть эту битву.
– С радостью, – уверил Рошфор, расплываясь в улыбке и поднимая голову.
Глаза Ришелье ярко блестели, хандра прошла.
И хотя внешне все оставалось спокойно, жители Парижа продолжали заниматься обыденными делами, знать – развлекаться и интриговать, с обратной стороны этого лживого, поверхностного мира снова закипела колоссальная работа шпионской сети. Маршал д'Орнано под конвоем отправился заканчивать свой завтрак в Бастилии, а Рошфор, изменив внешность и получив документы монаха-капуцина, помчался в Брюссель, где, блестяще сыграв свою роль и втершись в доверие к любовнику герцогини де Шеврез, стал доставщиком письма заговорщиков.
И когда Ришелье, прочитав расшифровку того послания и опустив исписанные ровным секретарским почерком листы, сказал: «Они в моих руках, – и улыбнулся Рошфору. – Спасибо, Шарль», тому не нужно было иной награды… ну кроме возможности приложить руку к тому, чтобы хоть кто-то из этих зажравшихся высокопоставленных тварей распрощался с жизнью за то, что хотел убить его кардинала.
Спустя небольшое время Рошфор наблюдал, как сумрачным днем взошел на эшафот один из этих врагов, и с чувством глубокого удовлетворения смотрел, как тот дохнет от рук палача, но понимал – это минутная радость.
Главным змеям не вырваны ядовитые клыки и не отсечены головы, но даже если убить этих гадюк, ничего не решится окончательно: пока Испания, Англия или иная достаточно состоятельная страна жаждет поставить его родину на колени и готова платить, всегда в отчем доме найдутся недостаточно умные или чересчур алчные эльфы, которые позарятся на чужое золото и сладкие обещания власти, свободы, привилегий, и сами радостно примутся разрушать страну, уверяя, будто делают это для ее же блага.
Внутренним врагам будет мешать кардинал, и чем щедрее окажутся посулы жадных до чужих территории соседей, тем в большей опасности окажется его жизнь.
Но в тот день можно было насладиться маленькой победой.
-
-
27.09.2015 в 14:54-
-
27.09.2015 в 14:55-
-
05.06.2016 в 18:22