WTF Armand Richelieu and Co 2016
Мини
Название: Утраченное зрение
Переводчик: [L]WTF Richelieu 2015[/L]
Бета: [L]WTF Richelieu 2015[/L]
Оригинал: Somnium Glacies - Fading Vision, разрешение на перевод получено
Размер: мини (2647 слов в оригинале)
Пейринг/Персонажи: Рошфор, д`Артаньян-отец, Тревиль, Ришелье
Категория: джен
Жанр: драма, ангст
Рейтинг: G - PG-13
Канон: "Три мушкетера", 1993
Краткое содержание: Как мушкетер Рошфор поступил на службу к кардиналу.
Размещение: только после деанона переводчика, запрещено без разрешения автора
Для голосования: #. WTF Richelieu 2015 - работа "Утраченное зрение"
Он обездвижил своего противника, поставил одну ногу перед другой, обходя его. Внезапная вспышка молнии осветила небо, ненадолго ослепив его. Но этого было достаточно. Его противник рванулся вперед, он отступил, уходя от удара. Только он быстрым взмахом шпаги отвел клинок в сторону, собираясь покончить, наконец, с этой бессмысленной дуэлью, как еще одна вспышка пробилась сквозь тучи, и белый свет отразился на блестящих клинках обоих противников. От этого блеска он непроизвольно зажмурился.
Ошибка.
Шпага прорезала воздух, как будто он был из тончайшего шелка. На мгновение он увидел ее. Серебряную вспышку. И он увидел своего противника. Торжествующая усмешка. Он вскинул оружие, чтобы отразить удар. Но слишком поздно.
Боль.
Серебристая полоса столкнулась с его лицом. Пылающая, раскаленная боль пронзила его голову, взгляд закрыла красная пелена. Кроваво-красная. Что-то теплое пробежало по его щеке. Крик. Громкий. Его собственный? Вероятно. Он даже не заметил, что ноги отказались служить ему. Он упал на колени, прижимая руку к левому глазу. Боль, убийственная, опустошающая, горячая и невероятно сильная, сотрясала все его тело, заставляя забыть обо всем.
Что-то тяжело ударило в живот, выбив весь воздух из легких, и его крик сменился страдальческим вздохом. Он скорчился от новой волны боли, захлестнувшей все тело. Он отчаянно пытался не задохнуться, хватая ртом воздух, но боль бушевала в его теле, сжимая его пылающими когтями. Ему показалось, что он услышал шум. Были ли это слова? Нет... Смех? Он посмотрел туда, но только чтобы слишком поздно заметить занесенный над ним кулак. Удар откинул его голову назад, вызвав еще один вздох. Еще одна вспышка молнии, и на мгновение он все ясно увидел. Увидел своего врага. Увидел его оружие с причудливо окровавленным наконечником. Увидел его руки. Грязные перчатки. Кровь на его одежде. Кровавое марево застлало взгляд. Он почувствовал, что шпага выпала из его руки. И тогда провалился во тьму.
Дни были размыты, солнце и луна ничем не отличались друг от друга, свет и тьма переплелись до неузнаваемости. Его это не заботило.
Ошибка. Одна-единственная, фатальная ошибка. Он был слишком неосторожен, задача гасконца была слишком проста! Он должен был подготовиться к этому, должен был предвидеть!
А теперь?
Меченый. Увечный. Никто и ничто. Что такое одноглазый фехтовальщик? Калека, отставник, не могущий сражаться! Мысли эти были сильнее стучащей под белоснежной повязкой боли, пожирали его голову изнутри, возвращаясь с пугающей настойчивостью. Он был ничем. Бесполезным. Горячая волна боли снова проносилась через тело, изнуряя и порождая отчаяние, которое подчиняло себе все мысли и гасило их. Но одна мысль все же оставалась в его голове.
Бесполезный. Бесполезный. Бесполезный.
Это слово заняло его ум.
Он ни разу не открыл глаз с тех пор, как оказался в комнате. Зачем? Что он увидел бы? На что нужно было смотреть? Жалость. Ничего, кроме ненавистной, бесполезной жалости. Одноглазый, увечный, калека. Лишний в мушкетерской роте. И его враг, этот чертов гасконец, наверняка еще и хвастает этим! Как будто он победил в честной борьбе! Гасконец, д`Артаньян... в честном поединке Рошфор победил бы его, в этом нет никаких сомнений! Но теперь об этом можно было даже не думать.
Он слышал приглушенные голоса из-за двери своей комнаты. Были ли это снова мушкетеры, пришедшие поглазеть на него? Помолиться за него или выразить соболезнования? Как будто в этом выражалась забота... Их соболезнования и сострадание были ему ненавистны и не нужны. Может быть, он и калека, но всегда был сам по себе! Он был Рошфором, мушкетером короля, таким же, как все они, фехтовальщиком, который искал равного себе — и теперь, кажется, нашел.
Все равно, о чем бы он ни думал, не мог отделаться от мыслей о собственной увечности, не мог отвлечься от опустошающего гнева. Неважно, что он сделает, неважно, что произойдет — они больше никогда не будут считать его тем, кем он был когда-то. Эта мысль прогнала искры гнева, которые тлели в нем последние несколько дней, но достаточно было одной искры, чтобы снова разжечь в нем огонь. Снова он задыхался под давящим покровом разочарования.
Голоса снаружи зазвучали взволнованно и приблизились. Рошфор заставил себя оставаться неподвижным. Никто не должен заметить, что он проснулся. Они бы только пожалели его. Ему было уже более чем достаточно жалости.
Слабый скрип открываемой двери стал желанным разнообразием на фоне монотонных голосов и приглушенного уличного шума.
— Вот он где, — это был голос Тревиля, что чрезвычайно удивило Рошфора. Почему капитан мушкетеров пришел к нему? В конце концов, в последние дни он не нарушал его покоя, за что Рошфор был благодарен. Тихий шелест ткани, стук обуви с низким каблуком, разительно отличающийся от стука кованых сапог мушкетеров. Стало быть, ему оказал честь человек не из его роты. Может быть, снова врач?.. Но тогда Тревиль не сопровождал бы его, подумал граф. Нет, этот визитер занимает гораздо более высокое положение.
— Он неважно выглядит. Он приходил в сознание в последнее время? — спросил голос, которого Рошфор не знал. В любом случае, он не принадлежал никому из мушкетеров. Но кому же тогда?
— Нет, — прозвучал ответ Тревиля, — ни разу. Наш доктор думает, что он может быть в состоянии шока, и поэтому не открывает глаза.
— Глаз, вы хотите сказать, — ответил незнакомец не задумываясь, и Рошфор невольно поблагодарил его за отсутствие сострадания. Сухая констатация акта, не более. Но эти четыре слова сделали его положение немного более сносным.
Дерево скрипнуло — это был стул, как он предположил, и кто-то сел на стул, судя по громкому шуршанию. Этот шелест... возможно, сутана? Некое духовное лицо сочло, что этот визит необходим. Вопрос только — зачем.
— Кто это с ним сделал? Я слышал, он — один из ваших лучших фехтовальщиков? — Рошфор буквально чувствовал на себе взгляд незнакомца, когда тот произносил эти слова.
— Один мушкетер по имени д`Артаньян. Не волнуйтесь, Ваше Высокопреосвященство, он уже наказан, — ответил Тревиль. Мрачное удовлетворение, в котором пребывал Рошфор, сменилось удивлением, вызванным титулом "Ваше Высокопреосвященство". Не кардинала ли Тревиль имеет в виду? Что ищет здесь тот, кто постоянно борется с мушкетерами? Вероятно, он услышал о произошедшем, и пришел сюда, чтобы лично убедиться в этом позоре. Рошфор был удивлен не тем, как мало это его это заботило, а тем, насколько ему это — неожиданно — понравилось.
— Д`Артаньян, значит, — пробормотал предполагаемый кардинал, — я надеюсь, что наказание не будет мягким. Это преступление не из тех, что можно совершить необдуманно. Хотя подобное происшествие и было довольно предсказуемо.
Он изо всех сил старался, чтобы его лицо оставалось неподвижным, но трудно было сдержать злорадную усмешку, которую он был бы рад показать Тревилю и другим мушкетерам. Заклятый враг мушкетеров, кардинал Ришелье, сам был здесь, и осмелился посмеяться над мушкетерами — и даже над их капитаном. Мысль, о том, что таким образом и ему было нанесено оскорбление, он изгнал. Что для него значат теперь мушкетеры? Ничего, абсолютно ничего.
Его злорадство только еще больше возросло, когда ему показалось, что после ответа Тревиля он услышал приглушенный смешок. Несколько дней темноты обострили его слух, за что он был благодарен.
— Он сожалеет о содеянном, — после небольшой паузы наконец ответил Тревиль, и ликование исчезло так же быстро, как и появилось, — д`Артаньян никогда не хотел причинять вреда товарищу — он всегда был честным мушкетером. Это был несчастный случай, Ваше Высокопреосвященство.
В нем снова вспыхнула искра. Честным? Он не хотел? Смешно. Гасконец был далек от всего, что можно было бы назвать честью. Он насмешливо улыбался перед тем, как погрузить его во тьму. Он ударил его после того, как нанес такую рану, разве это честно? Воспользоваться уязвимостью в поединке было необходимо, но продолжать нападать на раненого... Рошфор пресек эти мысли прежде, чем они успели разрастись до неудержимого гнева. Он и сам мог быть безжалостным и беспощадным, но не к раненым, это было ниже его достоинства, это диктовало ему его происхождение. Граф должен действовать так, как от него ожидают — и нападение на раненых в список ожидаемого не входит.
— Если вы так говорите, месье Тревиль... — кардинал далеко не был убежден в правоте капитана, и произнес вежливые слова насмешливым тоном, что немного умерило гнев Рошфора. Ткань прошелестела совсем близко от него. Он почувствовал, как тень упала на его лицо. И когда он услышал слова, которые произнес кардинал, все его чувства исчезли. Все чувства, кроме ослепительного гнева.
— Во имя Отца и Сына и Св...
Рошфор открыл здоровый глаз. Его рука взметнулась вверх. Он схватил руку кардинала, который хотел его перекрестить, который оглашал ему смертный приговор, объявлял его жизнь потерянной.
Потерянной? Без мести гасконцу? Никогда.
Кардинал вздрогнул и хотел отступить, но хватка Рошфора была стальной — пальцы сомкнулись вокруг запястья первого министра и держали его как в тисках. Удивление в карих глазах кардинала было приятно, но это его мало заботило. Его правый глаз вспыхнул гневом, и он слегка повернул голову, чтобы получше рассмотреть Ришелье.
— Не смейте объявлять законченной чужую жизнь, пока она еще длится. Кардинал или нет, вы об этом пожалеете.
Его голос звучал хрипло и грубо из-за того, что он не разговаривал последние несколько дней, но ему было все равно. Тревиль немедленно бросился к кровати, но кардинал удержал его резким движением, и взгляд его вернулся к Рошфору. Многое можно было прочесть в этом взгляде. Страх, тревога, насмешка, недоверие. Все это не удивило Рошфора, он наслаждался тем, что не нашел сочувствия в глазах кардинала. Вместо этого он увидел, к своему удивлению, любопытство.
— Пожалею? — повторил священник не без презрения. — Едва ли. У вас не больше шансов, чем у солдата на линии фронта без брони и оружия.
Слова эти были сказаны жестко и жестоко, но это было именно то, что Рошфор хотел услышать. Он не хотел жалости, он хотел фактов. Того факта, что он уже не был таким, как несколько дней назад. Он был уже кем-то другим. И этот кто-то, несмотря на все, не стал слабым.
Если кардинал ожидал, что после этих слов он ослабит хватку, то он ошибся. Единственной реакцией Рошфора была кривая улыбка.
— Нет, если у солдата есть мушкет, — ответил он и почувствовал, как к нему возвращается сила, как только эти слова сорвались с его потрескавшихся губ.
В ответ кардинал насмешливо улыбнулся.
— Как ваше имя? — спросил он, и лицо его снова было спокойно. Ответная улыбка Рошфора была тонкой и вежливой, подобающей его происхождению.
— Рошфор, Ваше Высокопреосвященство, — его голос все еще был хриплым, но теперь он знал, как должен говорить. Он снова был человеком благородного происхождения, он должен был оставить о себе именно такое впечатление, и хотя рука все еще сжимала запястье кардинала, речь его звучала совершенно иначе.
— Рошфор... — кардинал произнес его имя тихо и задумчиво, изучая лицо графа. — Я полагаю, вам понадобится много времени, чтобы восстановить свои навыки.
Глаз Рошфора немного расширился от удивления. Уж не думает ли кардинал, что он...
— Боюсь что так, Ваше Высокопреосвященство, — он чувствовал, что его голос становится сильнее с каждой секундой, — но это время не пропадет напрасно.
"И я стану сильнее, чем раньше", — добавил он про себя, и посерьезнел, в отличие от кардинала, чьи губы растянулись в широкой улыбке. Рошфор невольно ослабил хватку, отпустив, наконец, руку Ришелье.
Кардинал еще мгновение смотрел на графа, прежде чем обернулся к Тревилю, который за все это время не издал ни звука.
— Я хочу получить от вас сообщение, когда он полностью выздоровеет, — улыбки на лице прелата уже не было, а тон сделался командирским.
Тревиль склонил голову, и кардинал поднялся. Теперь, когда защищавшей его тени больше не было, солнце ударило Рошфору в лицо, и он зажмурился от яркого света. Он поднял руку, чтобы прикрыть глаз, и повернул голову, чтобы еще раз посмотреть на Ришелье. Кардинал кивнул с улыбкой, короткой, похожей на удар молнии, прежде чем вышел за Тревилем из комнаты, и дверь за ними закрылась.
Рошфор мгновение смотрел на деревянный барьер между ним и штаб-квартирой мушкетеров, которая казалась ему теперь странно чужой. Он ничего не потерял здесь. Он больше не был Рошфором-мушкетером — он был чем-то большим. Другим. Кем-то другим. И этот кто-то чувствовал, что его уже не привлекает служба мушкетера. Оставалась только одна мелочь, которая еще связывала его с ней. Д`Артаньян.
Рошфор повернул голову и долго смотрел в потолок, прежде чем снова закрыть глаза. Ему нужны были силы для следующего дня — он пренебрегал тренировками достаточно долго, и теперь начинать будет труднее. Может быть, с нуля — теперь у него не было прежнего зрения. Холодные факты. Больше никакой жалости, никакого разочарования. Они не нужны.
Завтра он станет другим и начнет все сначала. Он убьет д`Артаньяна из мести. Оставит мушкетерский полк раз и навсегда — чтобы присоединиться к человеку, который обращался с ним так, как он хотел. Без сострадания.
К человеку, который считает его воином, а не калекой.
Там будет его место.
Подле Ришелье.
***
Название: До чего доводит флагелляция
Автор: [L]WTF Richelieu 2015[/L]
Бета: [L]WTF Richelieu 2015[/L]
Размер: мини (1265 слов)
Пейринг/Персонажи: Жозеф, Ришелье, Рошфор, Кавуа, Жюссак
Категория: джен
Жанр: юмор
Рейтинг: G - PG-13
Предупреждения: Упоминаются человеческие фекалии; есть завуалированная обсценная лексика
Краткое содержание: Иногда умерщвление плоти приводит к самым неожиданным результатам - с ума сходят все вокруг
Примечание: Кроссовер с "Гнездами химер" Макса Фрая
Размещение: только после деанона, запрещено без разрешения автора
Для голосования: #. WTF Richelieu 2015 - работа "До чего доводит флагелляция"
Мессир дю Трамбле, морщась, поднялся с жесткой кровати. Стараясь не потревожить спину, умылся, сменил пропитавшуюся кровью рубаху, вздрагивая от боли, надел сверху колючую рясу и подпоясался веревкой. Затем пришло время утренней созерцательной молитвы — час перед распятием должен был поддержать дух кающегося, а дух, в свою очередь, должен был поддержать слабеющее тело. Часы пришлось читать одному — секретарь "серого преосвященства" вчера отправился к ложу умирающей матери. Работу с документами монах положил перенести на послеобеденное время, и в девять, как обычно, двери его апартаментов распахнулись для приема — скромному капуцину часто приходилось давать аудиенцию высокопоставленным чиновникам и посланникам зарубежных держав. До полудня он работал с посетителями, а затем покинул свои комнаты, чтобы идти к мессе.
Еще на лестнице его поразил странный гвалт, царивший в Пале-Кардиналь. Обычно этот шум был сдержанным, деликатным — переговаривались визитеры, поднимавшиеся по лестнице, где-то играла музыка, из сада летом через открытые окна слышалось пение птиц, а от парадного крыльца — лошадиное ржание, бряцание оружия и цокот копыт. Сейчас же по коридорам Пале носились в диком жеребячьем восторге слуги, пажи, гвардейцы и посетители, почему-то все украшенные бородами невообразимой длины и запутанности. Они выкидывали совершенно безумные коленца, непристойно гоготали, швыряли друг в друга документами, шпагами, шляпами, сапогами — в общем, чем попало. На пораженного монаха никто не обратил внимания, кроме расхристанного и словно бы ошалевшего капитана гвардии Кавуа — он, заметив капуцина возле лестницы, рявкнул ему в лицо что-то совершенно непонятное.
— Простите, Кавуа, что вы сказали? — переспросил пораженный Жозеф.
— Куляй отсуды, ибьтую мэмэ! — повторил свой возглас капитан, свирепо посмотрел на монаха, погрозил ему кулаком и умчался вниз по лестнице.
Не успел Жозеф осмыслить происходящее, как его внимание привлекла сценка, разыгрывающаяся внизу около парадной лестницы. Там неизвестно откуда взялась металлическая ванна, наполненная мутной жидкостью с отвратительным, несомненно алкогольным запахом. Все присутствующие время от времени подходили к ванне и зачерпывали вонючую жидкость огромными кружками, больше похожими на ночные горшки. Тут же они опрокидывали эти горшки себе в рот, основательно заливая одежду и бороды, крякали, оглашали воздух чем-то вроде "ух, етидреный хряп!", и отходили в сторону, позволяя пробиться к источнику живительной влаги другим страждущим. Чуть дальше гвардейцы окружили нескольких визитеров, которые, согнувшись, старательно пучили глаза. Время от времени группа взрывалась заливистым смехом и одобрительными возгласами. Понаблюдав за ними, отец Жозеф в ужасе понял, что визитеры соревнуются в выпускании газов. В немом отчаянии он поднял очи горе, однако то, что он увидел на стене вверху, добило его окончательно. Распятие с печально взирающим на неразумных детей Своих Христом исчезло — вместо него висело грубо намалеванное на куске холста круглое ярко-желтое солнце с раскосыми глазами и глупой недоброй улыбкой.
Несчастный монах ущипнул себя, чтобы убедиться, что он не спит. Тем временем развеселая компания, обнявшись и размахивая кружками, затянула нескончаемую песню с припевом вроде "У-га-га-га, йоханый хряп, ибьтую мэмэ!" Жозеф абсолютно не понимал, что могут значить эти слова, но сердцем чувствовал — ничего хорошего.
Пораженный до глубины души разудалой песней, он не заметил, как открылись двери кардинальской приемной, и сам кардинал Ришелье показался на площадке второго этажа, в каком-нибудь десятке шагов от своего друга и помощника. Но как он выглядел! Во-первых, на сутану его была надета слишком теплая для июльского дня серая куртка из грубой материи, на голове вместо камилавки красовалась дурацкая меховая шапка с чем-то вроде длинных ушей, свисающих по бокам, а на ногах — плетеные туфли без каблуков. В довершение всего Ришелье держал на руках украшенное цветами свинообразное существо и нежно чесал его за ухом. При его появлении все веселящиеся повалились наземь, выдохнув:
— Лабысло!
— Вставай, хур морговый! — сурово ответствовал им Ришелье, направившись к ступеням. Но дорогу ему преградил отец Жозеф.
— Арман! — возопил страдалец. — Арман, объясните мне, что происходит? Кто сошел с ума — я или вы все?!
"Красный герцог" недобро воззрился на своего друга и спросил:
— Куды на хур?
— Арман, не разыгрывайте меня! — взмолился тот. — Или объясните, что это за содом!
Ришелье сплюнул себе под ноги, повернулся и поманил кого-то. Тут же рядом с ним выросли донельзя пьяные и жутко заросшие Рошфор и Жюссак. Рошфор держал в руках жареную свиную ногу, от которой отрывал зубами огромные куски мяса.
— Зафуздячить пудураса! — приказал кардинал. Рошфор и Жюссак кивнули, схватили капуцина под руки и потащили вниз по лестнице вслед за Ришелье.
Почти теряя рассудок, Жозеф обратился к Рошфору:
— Граф, объясните мне, умоляю вас, что тут происходит?
— Хряпа! — ответил лучший агент кардинала, погрозив Жозефу свиной ногой, и, видимо, сочтя, что объяснил достаточно, снова впился в мясо зубами.
Ришелье, за которым шли сначала Рошфор и Жюссак с обессилевшим Жозефом, а затем разношерстная компания, оторвавшаяся от корыта с мутным пойлом, прошествовал через двор к часовне, в которой имел обыкновение служить обедню. От часовни тянуло какой-то вонью. Принюхавшись, Жозеф чуть не выблевал кишки — это оказался запах человеческих испражнений. Собрав последние силы, он отчаянно заизвивался в руках своих мучителей, но получил по голове свиной ногой и утратил способность к сопротивлению.
Внутри часовни, как и следовало ожидать, не оказалось ни одного распятия и ни одного святого лика. Зато на покрытом девственно-белой скатертью алтаре стояла ванна с фекалиями, вдвое больше той, в которой было мутное пойло на первом этаже дворца. Практически повиснув в руках Рошфора и Жюссака, капуцин в полуобморочном состоянии думал: "Этого не может быть, просто не может... Еще вчера все было прекрасно, все шло как обычно... И, однако, этот кошмар реален. Господи, что же мне делать?!"
Тем временем Ришелье подошел к алтарю и преклонил колени. Все также бухнулись на пол.
— Илдук те у жупень! — прозвучал под сводами часовни строгий голос кардинала.
— Илдук те у жупень! — ответили все.
Далее началась такая омерзительная пародия на мессу, что несчастный "серый кардинал", не имеющий возможности заткнуть уши (его все еще держали под руки бородатые головорезы), прижал левое, лучше слышащее, ухо к плечу, и принялся быстро-быстро бормотать молитвы. Это помогало, но ненадолго — кошмарная действительность в виде дружных воплей "ибьтую мэмэ!", "етидреный хряп!" и "илдук те у жупень!" все равно била его по голове не хуже свиной ноги (от которой, кстати, осталась уже только кость, и Рошфор обгладывал ее, плотоядно урча).
Ришелье поднялся на ноги; все последовали его примеру. Он обернулся, сурово посмотрел на отца Жозефа и, сделав повелительный жест в сторону алтаря, произнес:
— Фузденец!
Рошфор и Жюссак проворно потащили капуцина к алтарю и, несмотря на все попытки сопротивления, подняли его, собираясь окунуть в зловонную жидкость. Из последних сил Жозеф издал жуткий вопль — и проснулся.
Он лежал на своей жесткой кровати, а над ним склонялся встревоженный кардинал — в обычной сутане и камилавке, без свинообразного существа на руках.
— Что вам приснилось, друг мой? — участливо спросил Ришелье. — Вы так кричали...
Облегчение обрушилось на Жозефа, как гигантская волна. Он сел в кровати, вытер холодный пот со лба и пересказал другу свой кошмар.
— А я давно говорил вам, что излишества вредны даже в таком святом рвении, как ваше! — воскликнул Ришелье, помогая ему переодеться. — Приказываю вам — с сегодняшнего дня никаких бичеваний, поменьше работы и полноценное питание! Пойдемте ко мне, нас ждет завтрак.
— Но молитва и часы... — вяло попытался сопротивляться кающийся грешник.
— Господь милостив, Он простит больному — ибо вы, друг мой, так изнурили свое тело, что оно находится уже на пределе своих возможностей... Что говорил глава вашего ордена, святой Франциск? Тело человека — это "брат осел", его нужно держать в подчинении, но не стоит над ним издеваться. Идемте, Жозеф, на завтрак у нас спаржа, суп из петушиных гребешков и молодая куропатка. Чувствую, сегодня будет прекрасный день...
***
Название: Даже в аду
Переводчик: [L]WTF Richelieu 2015[/L]
Бета: [L]WTF Richelieu 2015[/L]
Оригинал: Hereticality - Not even in Hell - запрос отправлен
Размер: мини (2052 слова в оригинале)
Пейринг/Персонажи: Ришелье/Рошфор
Категория: преслэш
Жанр: ангст, флафф, херт/комфорт
Рейтинг: G - PG-13
Канон: "Мушкетеры", 2011
Краткое содержание: Капитан ранен. Кардинал беспокоится. Может быть, немного чересчур
Размещение: только после деанона переводчика, запрещено без разрешения переводчика и автора
Для голосования: #. WTF Richelieu 2015 - работа "Даже в аду"
— Барон, — слышал он за каждым углом, — вы знаете о бароне?
Кардинал понятия не имел, что там с бароном, и его это сейчас нисколько не интересовало. Слабое утешение — что голоса повторяют не “Вы знаете о графе Рошфоре?”
Рядом с кардиналом шел, стараясь не отставать, молодой гвардеец, получивший свой плащ всего два месяца назад. К счастью, он молчал.
Что-то подобное чугунной гире давило изнутри, и холод стали на правом предплечье был единственным, что помогало сохранять спокойствие.
За прошедшие три месяца на кардинала была совершена цепь покушений, изящно организованных так, что они казались не связанными между собой. Некоторые почти достигли цели — удача и опыт спасали кардинала практически в равной пропорции, что было чрезвычайно досадно.
Чаша вина, чуть изменившего цвет; еда, из которой его кошки не рискнули стащить кусочек; странный взгляд одного из людей его собственной охраны — взгляд, вызвавший мурашки по коже. И Рошфор — насторожившийся, настаивающий, чтобы они меняли улицы, комнаты, время встреч. Настаивающий, чтобы кардинал спал в доспехах, когда он один.
Кардинал не смог удержаться от вздоха при этой мысли: о, если бы он мог позволить себе как-то показать, что постоянная угроза утомляет его, держит нервы в постоянном напряжении, лишает аппетита. Что он едва может уснуть, в доспехах или нет, с Рошфором, прижавшимся к нему, как живой щит, не говоря уж о том, чтобы в одиночестве. Положение было достаточно отчаянным, чтобы сожалеть, что Миледи отбыла столь рано: вызвать ее назад из Англии — дело не быстрое, и обойдется это недешево.
Попытки убийства — все до одной от рук наемников, которые не знали, кто им платил, и не выдали нанимателя под самой жестокой пыткой, — были организованы столь прямолинейно, что раздражали самой своей бесхитростной эффективностью. Как потоки воды, бегущие вверх по склону: невозможно понять, где источник.
Рошфор, как ему доложили, пытался в это самое утро добраться до источника: он вошел за подозреваемым в переулок. До самого заката от него больше не было вестей.
Потом его нашли.
Охрана у дверей расступилась, и кардинал открыл двери сам, плавно. Хотел бы он распахнуть их резким толчком. Хотел бы он послать все правила к дьяволу и лично поговорить с врачом, вместо того, чтобы юный гвардеец приносил известия и вызывал его к кровати Рошфора, как посланец самого Господа.
Парнишка считал на пальцах, перечисляя повреждения. Травмы от удара тупым предметом. Бесчисленные порезы. Сломанные ребра. Выбросили из окна и оставили умирать? Возможно.
Ришелье не проронил в ответ ни слова, ни звука, кроме задумчивого хмыканья. Он не спросил, выживет ли Рошфор.
Если жар спадет и к утру раненый очнется, тогда надежда есть, сказал посланник, хоть его и не спрашивали.
Кардинал на миг задумался: неужто сейчас даже этот бестолковый мальчишка может по лицу прочитать его мысли?
Отголоски этого сомнения преследовали его до дверей этой комнаты, а здесь рассеялись, как черти от крестного знамения.
— Оставьте нас, — скомандовал он, прежде чем оглядеться по сторонам. Провожатый исчез из поля зрения, и кардинал забыл о нем в ту же секунду, как взгляд его упал на неподвижное тело капитана.
Тот лежал на белых простынях, у дальней стены, белое полотно повязок было запятнано красным.
Кардинал подошел к кровати — размеренным шагом, изгоняя из мыслей все, что касалось последней исповеди. На какой-то миг он не смог четко разглядеть лицо — видел только распахнутый ворот рубашки да тень от окна, протянувшуюся темными линиями поверх синяков и ссадин.
Раненый будто сделался меньше — поглощенный всем этим белым вокруг, на мягком матрасе, прогнувшемся под весом его неподвижного тела; это было так непохоже на него.
Глядя на четкие линии накрахмаленной простыни, Ришелье представил, что было бы, не будь здесь свидетелей, не будь чужих глаз; он представил, как закричал бы и встряхнул этого человека, чтобы тот пробудился.
Вместо этого он лишь коснулся руки Рошфора, лежащей так неподвижно вдоль тела, у края кровати, провел по ней кончиками пальцев, без перчатки. Рука была так холодна, что он вздрогнул.
И наконец поднял взгляд. Лицо Рошфора показалось ему странно чужим — глаза закрыты, а шрам полностью открыт, виден, как тщательно хранимый секрет, который бесцеремонно был выставлен напоказ.
Он ощутил укол зависти к тем, кто видел этот шрам, и даже к подушкам, на которых покоилась голова в черном облаке волос, как в нимбе.
Горькая улыбка, почти болезненная, искривила лицо Ришелье. Что за святой получился бы из тебя, мой друг.
Рошфор был так бледен, тени под глазами были так глубоки, а потрескавшиеся губы — темны, что он казался уже умершим, готовым к вознесению на небеса.
Вместо деревянного кресла кардинал выбрал, чтобы сесть, кровать. Она прогнулась под его весом, и безжизненное тело шевельнулось: рука, к которой он прикасался, свесилась с кровати, как увядший лист с ветки дерева. Кардинал поднял эту руку и задержал в ладонях ненадолго; ни пожатия, ни движения в ответ.
В горле и в груди у него жгло.
Он вернул руку раненого на место, снял тяжелые кольца со своих пальцев. Нагнулся, мягкой рукой провел по нахмуренным бровям Рошфора, позволил своим пальцам согреться от жара, вызванного лихорадкой. Он обмакнул кусок полотна в чашу с водой и мягко положил ее на лоб раненого. Рошфор не двинулся, не издал ни звука.
Кардинал снова склонился над ним, убрав ткань со лба, чтобы проверить температуру губами — и вновь ощутил жар, временно унесенный прохладой воды. Единственное свидетельство того, что Рошфор был жив, — слабое дыхание, что ощущалось на шее и на щеке легким движением воздуха.
Он не нашел в себе решимости выпрямиться.
От его капитана пахло потом и лекарственными травами. Высохшей кровью — и слишком охотной готовностью рисковать. Разгоряченной кожей — и смертью, от которой он ускользнул в который раз.
Рука кардинала отыскала в волосах Рошфора тонкую косицу, все еще стянутую тонким кожаным шнурком. Он потянул, и коса легко расплелась, высвободившись из ограничивающих пут, подобная непокорному нраву самого Рошфора. Пряди, волнистые из-за плетения, мягко скользили сквозь пальцы Ришелье, и он ощущал эту неровность волос, как канавки на кирасе.
Кардинал склонился над Рошфором так, что его скрытый под одеждой нож пришелся на левую сторону обнаженной груди.
Он чувствовал запах слабости, подобный кровавому следу, по которому пройдут волки, чтоб добраться до вашего горла.
Жжение во рту поднялось к носу, к глазам. Он не стал с этим бороться. Никто не видит. Провел ладонью вниз по левой руке Рошфора, пока не достиг его кисти. Крепко сжал. И ощутил ответное пожатие — слабое, возможно, неосознанное.
Он уткнулся Рошфору в плечо, спрятал лицо, и сдерживаемое дыхание вырвалось из груди прерывистыми всхлипами, которые не посмел бы издавать громче. Никто не видит. Никто не услышит проклятий, которые он — священник — произносит, никто не услышит, даже Господь.
Никто, сказал он себе.
Он ощутил в воздухе внезапную перемену — словно сквозняк, словно чей-то взгляд, буравящий его череп. В его болезненном оцепенении тень на стене — рука с ножом — была призрачной, нереальной, как во сне.
Ришелье резко обернулся, подавившись криком, потянулся за кинжалом в рукаве, зная в глубине души, что не успеет, потому что нож уже поднят и занесен для удара. Ни одной молитвы он сейчас не помнил.
И словно отозвавшись на призыв, рука Рошфора освободилась от его пожатия и обхватила его поперек пояса, Ришелье швырнуло между стеной и телом на кровати, вышибив дыхание из легких. Нож нападавшего едва задел взметнувшуюся руку кардинала, а потайной кинжал вылетел из второй руки Рошфора и вонзился точно между глаз убийцы.
Ришелье услышал, как капитан медленно выдыхает. Он тоже пытался отдышаться, спина еще ныла от удара. Видно было, что всплеск энергии обессилил тело Рошфора; двигаясь осторожно и медленно, чтоб не растревожить свои раны, тот опустился на кровать, прежде чем руки перестали выдерживать его вес. Некоторое время они лежали рядом, молча, переводя дух.
Ришелье выпустил из пальцев рубашку на спине Рошфора, за которую держался, сам того не сознавая. Приподнявшись на локте, чтобы заглянуть за край кровати, кардинал увидел молодого гвардейца — того, что приходил сообщить ему о состоянии Рошфора. Упал замертво, не проронив ни звука, не пролито ни капли крови.
Он не позволил себе задуматься, как глупо было утратить бдительность, не убедиться, что он действительно один. Как сентиментально. Признак слабости.
— Так ты успел проснуться? — спросил он вместо того, когда решил, что голос его не дрогнет.
— Это был барон.
— Что? — спросил он, сумев сделать это и не разрыдаться.
— Барон планировал смерть вашего преосвященства. Насколько мне удалось узнать, ваш отказ он принял не столь смиренно, как мы надеялись.
Барон. События прежних месяцев развернулись перед ним, и кардинал недоверчиво рассмеялся.
— Теперь прихожане пытаются нас прикончить, если не получили индульгенцию?
— Выходит, что так, — в глазу Рошфора, ярком от лихорадки, блеснуло веселье. — Я взял на себя смелость перехватить его переписку, чтоб отдать нашего барона в руки правосудия.
Он чуть улыбнулся, тут же закашлялся и втянул воздух сквозь зубы, скривившись от боли.
— Прежде чем меня раскрыли, разумеется.
Кардинал прикусил губу, нетвердыми пальцами поправил выбившийся бинт повязки на руке Рошфора — ему нужно было на что-то отвлечься.
Улыбка Рошфора выглядела так странно. За те годы, пока края повязки врезались в щеку и под бровь, он привык улыбаться одной стороной рта; на лишенном повязки лице улыбка оставалась кривой без видимой причины, как запятая, поставленная по привычке, а не по правилам.
— Сколько их было? — спросил Ришелье легким тоном, хотя горло ему перехватывало.
— Не так много, чтобы польстить моей гордости, — так же легко ответил капитан. Он кивнул на покойника. — Этот был последним. Теперь можете отдохнуть.
Его глаз закрывался, словно у капитана не было больше сил бодрствовать. И все же он поймал ладонь Ришелье, скользящую вдоль его предплечья, и слегка сжал.
— У вас глаза красные.
Временами кардинал был уверен, что сам ад послал ему это испытание, этот глаз цвета темного золота, эту непоколебимую верность, и сам Дьявол сейчас хохочет, наблюдая, как священнослужитель падает все ниже.
Он сглотнул.
— А ты не вздумай за ночь преставиться, — сказал он, сжимая руку Рошфора так, будто хотел, чтобы мозоли на этой руке отпечатались на его ладони.
Рошфор тихо хмыкнул.
— Будьте спокойны, там, внизу, не будут рады, если я явлюсь, — проговорил он почти извиняющимся тоном, уже засыпая. Ришелье уловил слабое движение его руки и помог Рошфору поднести обе их ладони к губам. Ощутил прикосновение губ, дыхание на костяшках пальцев и выдохнутое “... даже там”.
Он слушал звук дыхания, все еще слабого, но не настолько, как прежде, ровного дыхания засыпающего человека. И еще раз коснулся губами лба капитана, вновь проверяя, есть ли жар, убеждаясь, что лихорадка отступила.
И вновь не смог отстраниться, даже в присутствии мертвого тела, не смог больше скрывать проявление чувств. Мертвые никому ничего не расскажут. Так что он вновь коснулся лица Рошфора, целуя его лоб, глаза, пересохшие губы.
Как бы ему хотелось, чтоб это не было богохульством. Чтоб этого было достаточно, чтобы защитить, сберечь.
И если ад не желает принять Рошфора, что ж, он счастлив будет удержать того здесь. Именно там, где он нужен.
***
Название: Происхождение обязывает
Переводчик: [L]WTF Richelieu 2015[/L]
Бета: [L]WTF Richelieu 2015[/L], анонимный доброжелатель
Оригинал: Ignis - Noblesse Oblige - запрос отправлен
Размер: мини (2278 слов в оригинале)
Пейринг/Персонажи: Ришелье, Д`Артаньян, Рошфор, Жюссак
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: G - PG-13
Канон: фильм "Мушкетеры" 2011
Краткое содержание: Гасконцу не удалось безнаказанно разделаться с Рошфором
Примечание: Постканон. Из комментов к фику ясно, что "поврежденная нога" д'Артаньяна - это после сильного удара сапогом по коленному суставу сзади, полученного от Жюссака в сцене с продвижением шахматного коня. Но автор в тексте дополнять не стал.
Авторское примечание: К названию: имеется в виду "благородное происхождение", также еще более или менее в этом фике косвенно объясняется XD, что кардинал хороший. И еще одно маленькое предупреждение: д'Артаньяну в этом фике приходится туго, так что кто юношу ценит, тому, пожалуй, лучше дальше не читать. Вы предупреждены! В противном случае получайте удовольствие! Фидбеку буду очень рада.
Размещение: только после деанона переводчика, запрещено без разрешения переводчика и автора
Для голосования: #. WTF Richelieu 2015 - работа "Происхождение обязывает"
Почти незаметные резкие движения охранников, но пленник, вскрикнув, упал на колени. Пытаясь отогнать боль и тяжело дыша, юноша медленно поднял голову и уставился в лицо кардинала. Тот, прежде чем снова обратиться к работе, едва удостоил его презрительного взгляда.
— Вы опоздали.
Сказано это было небрежно, холодно и почти равнодушно.
Юноша в ответ насмешливо фыркнул.
— Ваши люди, похоже, слишком нерасторопны.
Глухой звук и перехват дыхания дали понять кардиналу, что Жюссак, по-видимому, потерял терпение и не удержался от еще одного удара. И в самом деле, гасконцу пришлось приложить немалые усилия, чтобы сохранить равновесие, несмотря на связанные руки.
— Возможно, — начал Ришелье холодно, в то время как его перо продолжало царапать пергамент, — они только старательно выполняли мой приказ доставить вас ко мне живым и в полном сознании.
Он почувствовал на себе дерзкий взгляд д'Артаньяна, однако не снизошел до гнева на ничего не представляющего из себя деревенского мальчишку. Казалось, человек в здравом уме стремился бы аккуратно подбирать слова в присутствии самого могущественного лица Франции. Однако д'Артаньяну, очевидно, не хватало либо мозгов, либо осторожности. Либо того и другого. Если он высказывается, как ему хочется, последствий не миновать, причем в ближайшем будущем.
— Ну, скажем, хлопот у них было предостаточно.
Краем глаза Ришелье заметил, как рука Жюссака непроизвольно потянулась к шпаге, однако, поймав острый взгляд кардинала, гвардеец лишь сжал кулак и ограничился тем, что сильнее сдавил плечо д'Артаньяна.
Кардинал молчал, некоторое время было слышно лишь царапанье пера по пергаменту, и, разумеется, именно нетерпеливый юнец нарушил в конце концов тишину.
— Итак? В чем вы меня обвиняете? — сказал он.
Не вопрос, а требование, и заносчивый тон пленника еще раз доказал Ришелье, что у этого юноши нет никакого представления о приличиях и чести — то есть о том, что является фундаментальной основой всякого благородства.
Он на миг задумался, потом отложил перо и скрестил пальцы, перечитывая только что написанные слова.
— Вы не виновны ни в чем, что не было бы разрешено судить священнику, — объяснил он холодно. — Обвиняет дворянин.
Ледяной взгляд, которым он пригвоздил д'Артаньяна, пресек попытку юноши возразить. Что ж, похоже, и он наконец-то понял, что не всегда хорошо отвечать на каждую фразу кардинала.
Тем не менее Ришелье был вынужден признать, что гасконец вызвал его гнев, — обстоятельство, которое было на данный момент только помехой. Действительно, ему и самому было трудно оставить в покое этого юношу, у которого нет никаких понятий о благопристойности, который не только осмелился не выказать должного почтения при личной встрече, но и постоянно расстраивал его планы. Как бы это ни раздражало, Ришелье безусловно мог принять поражение от равного противника, однако в этом случае он столкнулся с непочтительным деревенским мальчишкой, запятнавшим свою честь и даже не способным устыдиться своего отвратительного поведения.
Он отвел взгляд от д'Артаньяна, сделал вид, что снова обратился к работе, а сам искал, чем бы загасить пылающий внутри гнев. Но тишина вскоре снова была нарушена юношей.
— Я понятия не имею, в чем меня, мушкетера, может обвинять дворянин.
Ришелье мгновенно застыл, его пальцы напряженно сомкнулись, и слабый треск сломанного пера показал, что его терпение неумолимо истончается.
— Вы действительно не знаете этого, мушкетер…
Слова были так тихи, что ни д'Артаньян, ни Жюссак не могли их разобрать, однако сам ледяной тон был понятен обоим. Чтобы провинциальный мальчишка не подлил масла в огонь его эмоций еще каким-нибудь непрошеным высказыванием, кардинал повысил голос:
— Вы называете себя мушкетером, хотя на вас нет плаща?
Его взгляд все не отрывался от пергамента, лежащего перед ним, но он давно уже прекратил попытки читать написанное. Он пристально смотрел на темное мрачное пятно, оставленное его пером, наблюдал, как чернила, похожие на известную болезнь, пожирали светлые волокна и медленно окрашивали их в черный цвет.
— Правда, мне пока еще не оказана честь носить их форму, однако мое сердце бьется на стороне мушкетеров! — высокомерно ответил юноша, по-видимому и не представляя, как нелепо это звучало в ушах кардинала.
— Не исключено, что ваша шпага сражается за Его Величество и мушкетеров, но, несомненно, не ваше сердце.
Эти хладнокровно брошенные слова, казалось, взорвали д'Артаньяна. Юноша рывком попытался выпрямиться, однако Жюссаку удалось удержать пленника, неумолимо прижав его колени к полу.
— Какие у вас были причины предпринять путешествие в Лондон и добыть колье? Защита вашего Отечества? Защита чести вашего короля? Или… — Ришелье поднял перо с испорченного пергамента и схватил чистый лист, — обещание прекрасной даме?
Пальцы расслабились, и кардинал вернулся к своей работе. Он знал, что каждым своим словом задевал за живое, и в то мгновение ничто не могло подарить ему большего удовлетворения, чем вырвавшийся у д'Артаньяна негодующий возглас:
— Да вы хотите меня оскорбить?
— Так вы отрицаете, что совершили все это для защиты дамы?
Слова звучали обыденно, тон показывал, насколько скучна тема, однако легкая издевка свидетельствовала, что Ришелье говорил не просто для заполнения паузы.
— Я...
Он с удовлетворением слушал, как юноша ищет и не находит слова. И вот уже Ришелье восстановил привычное спокойствие, принял расслабленную позу и вознамерился продолжить работу, не уделяя д'Артаньяну ни малейшего внимания.
— Дворянское происхождение обязывает. — Эти внезапные слова на миг отвлекли пленника от его гнева. — Основной принцип, по которому живет даже низшее дворянство. Я полагаю, вам он известен?
Полученная реакция была точно той, что и ожидалась. Юноша был оскорблен, но превозмог себя и ответил.
— Чего вы, собственно, хотите? — прошипел он сердито, его гордость явно была уязвлена.
Ришелье не собирался опускаться до уровня этого юнца, казалось, ему абсолютно безразлично — поймет ли тот рано или поздно его слова или до конца жизни будет чувствовать себя оскорбленным.
— Согласно этому принципу, каждый человек благородной крови должен исполнять свой долг. Я привержен Богу, его величеству и Франции — а на чем основываются ваши действия?
Вот теперь-то Ришелье поверил в то, что юношу удалось довести до белого каления, ведь когда он заговорил, его голос дрожал от ярости.
— Я выполнял долг перед его величеством! Вы, однако...
Резким жестом кардинал призвал его к молчанию, а Жюссак очередным ударом принудил юношу подчиниться.
— Вы обязаны вашему королю и тем не менее отправились в Лондон, чтобы исполнить желание вашей дамы, — холодно подвел итог Ришелье. — А вовсе не из стремления защитить вашу страну и вашего короля.
— Вы! — прорычал д'Артаньян вне себя от бешенства. — Вы обвиняете меня в том, что я не выполняю свой долг?
Ришелье опять прервал свою работу и только чуть склонил голову.
— Я не сказал ни слова о нарушении вами обязательств. Вы не посрамились, всего лишь защищая вашу даму, потому что пока вы не носите плаща мушкетера.
Юношу начало трясти, в его глазах бушевал гнев.
— Что вы от меня хотите?
Сколько бы осторожности ни было в д'Артаньяне, вся она теперь пропала, и он, не обращая внимания на хватку Жюссака, в слепой ярости норовил подняться. Жюссак, однако, молча придавливал его к полу, не давая встать с коленей. А в качестве меры предосторожности положил левую руку на шпагу.
Ришелье откинулся слегка в своем кресле, его взгляд блуждал по шахматной доске, расположенной на столе рядом со стопкой пергамента. Неспешно, будто все время мира было в его распоряжении, он протянул свободную руку и взял с поля черного коня.
— Итак, вы все еще не понимаете, — равнодушно заметил он, внимательно рассмотрев фигуру.
— Нет! — закричал д'Артаньян, и гвардейцу становилось все труднее удерживать его коленопреклоненным. — Это только пустые слова!
Юноша намеревался благодаря силе, которую давал его неукротимый гнев, снова подняться на ноги, но Жюссак нанес ему такой жестокий удар, что он со стоном повалился на пол.
Ришелье будто и не заметил маленького происшествия.
— Прискорбно, — сказал он с безразличием, продвигая коня через поле до позиции, на которой он, как одна из главных фигур, встретился со своими белыми противниками с глазу на глаз.
После этого хода Ришелье снова надолго поднял взгляд, однако смотрел он сквозь д'Артаньяна, ничем не показывая, что замечает его присутствие. Потом сказал, очень громко, так что его слова, отразившиеся эхом от высоких стен, были отчетливо слышны всем: «Позовите ко мне Рошфора».
Гнев, который до сих пор бушевал в юном гасконце, в один миг, казалось, задохнулся. Его плечи больше не дрожали, и он прекратил сопротивляться хватке Жюссака.
— Рошфора? — недоверчиво повторил он имя, безотрывно глядя на Ришелье и очевидно не будучи в состоянии поверить услышанному. — Вы… На ваш призыв откликаются мертвецы?
Его голос дал трещину и сорвался, а у Ришелье намеком на улыбку дернулся уголок рта.
Затем тяжелая дверь распахнулась, и шаги, в которых были спокойствие и невозмутимость, свойственные лишь одному человеку, стали единственным звуком, разносящимся по комнате.
Д'Артаньян насколько мог вывернул шею, стремясь разглядеть появившегося гостя, хотя внутренне он уже бесповоротно уверился. Сам Жюссак повернулся к вошедшему и отдал честь, продолжая цепко держать плечо д'Артаньяна.
— Еще здесь, деревенщина?
Хотя он стоял прямо позади д'Артаньяна, и тот не мог поймать его взгляд, юноша узнал его по голосу. Человеком, приветствовавшим его с такой бесстыдной издевкой и насмешкой, мог быть только Рошфор.
Он почувствовал, как Жюссак его отпустил и отошел в сторону, тем самым освободив его, но в следующий момент его снова грубо схватили и рывком поставили на ноги. Его колени болели, и он знал, что наверняка потеряет равновесие, едва лишь попытается хоть как-то двинуться. Но Рошфор в любом случае не собирался его отпускать, вместо этого он перехватил и развернул юношу так, чтобы оказаться лицом к лицу.
Как и положено в присутствии его высокопреосвященства, фехтовальщик снял шляпу, потом пренебрежительно осмотрел юношу, в плечо которого беспощадно впивались его пальцы.
— Каким ты показался перед его высокопреосвященством, деревенский мальчишка? Где твой прекрасный мундир мушкетера?
Он слегка ослабил хватку и удовлетворенно смотрел на лицо д'Артаньяна, искаженное болью.
— У меня, — хрипло выдавил юноша, — у меня его нет.
— Какая неожиданность, — заметил фехтовальщик, в его глазах светилась насмешка. — Ты зашел слишком далеко с тех пор, как столкнул государственного преступника с крыши.
Возможно-будущий-мушкетер начал дрожать и корчиться в тисках его захвата, но держался и не давал сорваться с губ стонам боли, что позабавило не преминувшего это заметить Рошфора. Он снова приподнял юношу повыше, наблюдая, как напряжение легко отхлынуло от его лица, — и швырнул его вниз.
С ужасным пронзительным криком д'Артаньян рухнул перед ним, поджимая поврежденную ногу.
— Какая почтительность, — слова сочились холодным презрением, однако юноша не слышал, он был глух и слеп ко всему, кроме своей боли.
Невозмутимая улыбка коснулась узких губ кардинала, когда он поймал взгляд фехтовальщика. До сих пор он участвовал в событиях только как молчаливый наблюдатель, но тут наконец решил обронить несколько слов.
— Пусть стоит на коленях, если ему так хочется, Рошфор, — мягко приказал он, допустив в интонацию малую долю сарказма.
Д'Артаньян, однако, не подумал полностью устраниться от разговора и, несмотря на причинявшую страдания боль, снова повернулся к Рошфору.
— Вы, — задыхаясь, произнес он, и фехтовальщик одарил его еще одним снисходительным взглядом. — Как вы смогли выжить?
Это заставило Рошфора усмехнуться, и, глядя на Ришелье, он ответил:
— Очевидно, Бог был милостив ко мне.
Совершенно неожиданно кардинал переменился, застыл и, ни слова не говоря, холодно уставился на Рошфора, что, впрочем, ничуть не уменьшило искреннего удовольствия фехтовальщика.
Наконец, Ришелье коротким кивком откликнулся на его невысказанный вопрос, и он снова потянул юношу вверх и поставил на ноги.
— Поступайте с ним как вам угодно, Рошфор.
Кардинал снова выглядел полностью расслабленным, крутил в пальцах черного коня. Скупая улыбка мелькнула на губах Рошфора, скорее тень улыбки, чем она сама. И быстро пропала. Он поклонился на прощание и, не слушая криков боли, толкнул юношу по направлению к двери.
Ришелье не спускал глаз с обоих и, прежде чем они покинули помещение, остановил их последний раз.
— Д'Артаньян.
Юноша с трудом повернулся, боль и ненависть полыхали в его взоре, но на этот раз с его губ не сорвалось ни звука. Ришелье, однако, уже снова обратился лицом к шахматной доске, на которую он только что поставил обратно фигуру. Как бы между прочим он сказал на прощание:
— Да помилует Господь вашу душу.
Черный конь завершил прыжок и уничтожил белую пешку.