WTF Armand Richelieu and Co 2016
Другие части
Часть 1 (1 драббл, 3 мини), Часть 2 (1 миди), Часть 3 (1 миди), Часть 4 (1 миди), Часть 5 (1 миди), Часть 6 (1 миди)
Миди
Название: О псах и людях
Канон: The Three Musketeers (2011)
Переводчик: WTF Richelieu 2015
Бета: WTF Richelieu 2015
Оригинал: Of dogs and men by Bjomolf - запрос отправлен
Размер: миди (7134 слова в оригинале)
Пейринг/Персонажи: Ришелье/Рошфор
Категория: слэш
Жанр: PWP
Рейтинг: NC-21
Серия: A French Affair, часть 2
Предупреждения: BDSM, анальные пробки, публичное унижение, оральный секс, анальный секс, безответная любовь
Краткое содержание: "Обычные методы" на Рошфора не действуют, и Ришелье решает попробовать иной подход. Продолжение "Пытки обладанием".
Размещение: только после деанона переводчика, запрещено без разрешения переводчика и автора
Для голосования: WTF Richelieu 2015 - работа "О псах и людях"
"Рассержен" – такое бледное, жалкое слово, им невозможно описать ту ярость, которая кипит в сердце кардинала.
Зловещая тишина длится все дольше, секунда за секундой, и каждая из них – словно вечность. Даже легкий шум, всегда доносящийся из сада, сейчас не слышен, так как пламя гнева Ришелье – словно лесной пожар, все уничтожающий на своем пути. Так тихо, что Рошфор может услышать, как воздух выходит из носа, и немедленно придерживает дыхание. Вскоре сердце начинает протестовать и колотиться о ребра, но он не смеет шевельнуть ни единым мускулом на лице.
Пот выступает на висках, и щекотное ощущение прокатывается по коже. Рука вздрагивает, почти готовая подняться и смахнуть пот, однако ему удается вовремя себя остановить. Капитан молится богу, чтобы Ришелье этого сейчас не приметил.
Тяжелый вздох Ришелье разносится по комнате, и Рошфор использует этот момент, чтобы глубоко вдохнуть. Буря миновала. Возможно, сейчас кардинал попробует представить, что он спокоен и сосредоточен; возможно, он примется кричать и уничтожать все, до чего дотянется, но это хорошо. Это Рошфор может выдержать. Но тишину – нет.
– Мой дорогой Рошфор, – начинает кардинал, и веселая доброжелательность его тона заставляет оледеневшее от ужаса сердце Рошфора замереть где-то в животе. – Будь так добр, приходи в мои покои за час до заката. Спасибо. Можешь идти.
Рошфор кивает видимой части пола перед собой и стремительно направляется к двери, прилагая все усилия к тому, чтобы не встретиться с кардиналом взглядом. Он не удивился бы, увидав кольцо адского пламени, окружающее его, пожирающее тела стоящих рядом гвардейцев.
– Это, возможно, странное требование, но я ожидаю, что ты будешь совершенно трезв, – добавляет кардинал, заставляя раболепный страх Рошфора слегка отступить. Теперь бутылка вина – всего лишь мечта.
– Разумеется, ваше преосвященство, – отвечает он и слышит свой голос, дрожащий и внезапно тонкий.
Часы этого дня катятся быстрее, чем корзина с горы.
Когда солнце начинает клониться к закату, он направляется к личным покоям кардинала. Знать, где они расположены, – его долг, равно как и обязанность знать, сколько входов и выходов ведут туда и оттуда. Он никогда не бывал в этих комнатах - Ришелье был известен тем, что практически жил в своем кабинете, который располагался весьма далеко от его покоев. Гвардейцы перед главной дверью не удостаивают его даже мимолетным взглядом, когда открывают ему двери. Он сглатывает, еще больше нервничая, и крестится перед тем как войти.
Дверь закрывается за ним, и он слышит звук удаляющихся шагов. Кардинал, видимо, приказал гвардейцам уйти, и Рошфор дрожит от страха. Он надеялся, что гнев Ришелье утих за день, но, кажется, он лишь разгорелся сильнее. Отсутствие гвардейцев перед дверью означало, что могут быть крики, и Рошфор подозревает, что кричать будет именно он.
Он бесцельно бродит по спальне, стараясь ничего не разбить и ни к чему не притронуться. Неудачи преследуют его уже некоторое время, с того самого дня, как мальчишка д'Артаньян прибыл в город. Рошфор сжимает кулак – он отдал бы все за один шанс расквасить этому сопливому ублюдку нос.
Мысли Рошфора прерывает звук открывающейся, а после – закрывающейся двери, за которым следует шелест одежд кардинала, и он оборачивается, чтобы увидеть торопящегося к нему Ришелье. Кардинал кажется нервным, почти нетерпеливым, как если бы работа заставила его отложить на потом что-то очень хорошее. Рошфор вздыхает с облегчением и торопится взять и поцеловать руку, поданную ему Ришелье.
– Ваше преосвященство, – он становится на колени, касаясь губами бархатной красной перчатки, может, даже чересчур жадно, так, что его язык касается поверхности.
– Рошфор, – ласково произносит Ришелье. И с силой выхватывает руку из покорных ладоней Рошфора, чтобы ею же залепить Рошфору пощечину, заставив охнуть от изумления и тяжело рухнуть на спину. – Боже праведный! Как же мне сегодня хотелось это сделать! – шипит Ришелье, набрасываясь на Рошфора. Он легко приминает его к полу, усаживаясь сверху и вдавливаясь копчиком в пах Рошфора. Стон последнего превращается в вопль боли. Он пытается дышать, пытается не обращать внимания, но это не та вещь, которую может игнорировать мужчина. Он оскаливает зубы, и слезы наливаются в уголках его глаз.
Кардинал слегка приподнимается, и это единственный признак того, что пытка окончена. Пах Рошфора все еще пылает от необъятной боли, невыносимой до желания свернуться клубком и никогда больше не подниматься с пола.
Ришелье снимает бархатную перчатку и, слегка покачав ею, награждает Рошфора еще одной пощечиной, на сей раз по другой щеке. Это больно, скорее, жжет, но это все же ничто в сравнении с режущей болью между ног. Рошфор морщится, но не решается отбиваться. Это еще больше разозлит кардинала.
Ришелье убирается с него так же быстро, как до того взгромоздился, и уходит куда-то из поля зрения. Слышен шелест одежд, и Рошфор, повинуясь любопытству, старается пошевелиться. Он приподнимается на локтях и осматривается вокруг в поисках кардинала. Наихудшим, что могло случиться, было бы что-то тяжелое, брошенное ему в лицо... или пах, все еще горящий после удара. Иногда Рошфор задавался вопросом, как еще не стал евнухом.
– Снимай одежду, – приказывает ему Ришелье откуда-то из другого конца комнаты.
Рошфор неловко пытается подняться, но ему как-то удается встать на ноги и начать раздеваться. Слабый свет заходящего солнца играет на хорошо начищенных пуговицах и шпаге, когда он одну за другой бросает вещи на пол. Он почти заканчивает расстегивать нижнюю рубаху, когда к нему подходит кто-то, кто по идее должен оказаться кардиналом. Он резко вдыхает, почти уже схватившись за оружие, поскольку этот человек одет как один из кардинальских гвардейцев. Долю мгновения он еще думает, откуда тут взяться гвардейцу, или почему он не слышал, как открывается дверь. Да, пощечины, но такое совпадение – невозможно...
– Это всего лишь я, – смеется человек, и Рошфор понимает, что это сам Ришелье, одетый в форму гвардии. Он бросает шпагу на пол, смущенный до предела. – Тебе нравится мой костюм? – кардинал склоняется в насмешливом поклоне и продолжает, не ожидая ответа: – Нет, это уже не нужно снимать. Я справлюсь с остальным. Иди сюда.
Он крепко хватает Рошфора за локоть и быстрым шагом ведет к кровати. Вопреки здравому смыслу, сердце Рошфора наполняется радостью. Ему больше по душе быть изнасилованным кардиналом, и пока об этом никому не известно, даже самому Ришелье. Он почти до боли кусает нижнюю губу, когда кардинал толкает его на постель.
– Поскольку нормальные человеческие методы на тебя не действуют... – начинает Ришелье с немалой долей нетерпения, словно учитель, который должен повторять все, что только что говорил, невнимательному ребенку. – Думаю, снизить требования и натаскивать тебя, как пса, будет лучшим способом начать более... плодотворные отношения между нами.
Он наклоняется над Рошфором, и его ладони проскальзывают под ним, принимаются работать над пуговицами штанов. Капитан тянется было помочь, однако его тут же с силой бьют по рукам, так что он просто опускается на локти и позволяет Ришелье делать все так, как тот задумывал. Он с готовностью приподнимает зад, и кардинал медленно стягивает штаны к коленям Рошфора.
Пульс Рошфора убыстряется, и он понимает, что чувствует беспокойство, смешанное с предвкушением. В арсенале Ришелье – тысяча способов публично унизить его, превратив в посмешище. А по характеру он таков, что мог бы выдумать еще тысячу. И все же эта "дрессировка" происходит в интимной обстановке. Неоднозначность ситуации смущает Рошфора, хотя он давно уже знает кардинала и мог бы догадаться сам, не спрашивая.
Нечто очень скользкое и холодное вжимается в его отверстие, и он вскрикивает от неожиданности.
– Не отвлекайся, Рошфор, – выговаривает ему Ришелье, и чувство давления усиливается.
Эта вещь, тем не менее, хорошо смазана и входит внутрь сравнительно легко, заставляя Рошфора вздыхать и стонать, пока она погружается в него. Потом, когда чувство растягивания начинает уже быть болезненным, что-то проскальзывает, и наступает облегчение, словно это что-то втолкнулось в него до конца. Он вскидывается было, но Ришелье прижимает пальцы к его хребту, вновь возвращая на мягкую постель.
– Можно будет вытащить позже, если тебя это беспокоит. Попытайся сесть.
Рошфор пытается обернуться и увидеть, что же, ради всего святого, в него помещено, но увидеть невозможно. Он отталкивается от кровати и поворачивается, медленно опускаясь на собственный зад. Что-то холодное прижимается к ягодицам, и та вещь внутри него медленно погружается еще глубже. Прикосновение к некоей особенной точке внутри прогоняет волну мурашек по хребту, хотя в сравнении с мечтами о грубом сношении с Ришелье это – ничто.
– Хорошо, – одобряет Ришелье.
Он ласкает Рошфора обнаженными пальцами, и последний замирает, одновременно желая и двинуться навстречу прикосновению, и опасаясь новой пощечины. Ришелье, тем не менее, не делает ничего такого. Он снимает повязку с глаза Рошфора и долго, с интересом рассматривает то, что было под нею, прежде чем взять мягкую, истрепанную ткань и завязать ею глаза капитана.
Рошфор, проведший годы в попытках приспособиться к жизни с одним глазом, теперь полностью погрузился во тьму.
Он помнит ту страшную, едкую боль, когда с его левым глазом было покончено, и тело содрогается в напряжении, когда полная тьма окутывает его, безболезненная и временная. Он ощущает, как теряет контроль над ситуацией, и дрожит. Он почти что снова чувствует боль, обжигающую и отвратительную, ощущение текущей крови и неверие в потерю. И борется сам с собою, но руки уже тянутся снять повязку.
Он чувствует ладонь Ришелье поверх своей и опускает руки. Его дыхание, как сам он замечает, стало неровным и прерывистым.
Ришелье гладит его по голове. Рошфору хочется верить, что с внезапной болью покончено, хочется подвинуться навстречу касанию. Он уже не очень-то против пыток, не против того, чтобы его разорвали на части, – не теперь, когда он так близок к блаженству. Кардинал гладит его, как собаку, проводя пальцами по волосам Рошфора, раз, другой, медленно и нежно. В третий раз они впиваются в повязку Рошфора и срывают ее, высвобождая волосы.
Проходит ничем не заполненная секунда, и пальцы Ришелье вновь возвращаются к его голове. Но теперь они грубы и безжалостны, тянут его пряди, мешают и путают их, рвут там, где жестокие движения встречают наибольшее сопротивление.
Рошфор сжимает губы – боль, но пока лишь вполсилы, – и напоминает себе, что у кардинала на все есть причины. Если он хочет, чтобы волосы Рошфора были в таком болезненном беспорядке, то тому есть серьезная причина. Это не имеет ничего общего с чувствами, по крайней мере, не со стороны кардинала, – понимает он вновь, и сердце пропускает болезненный удар.
Когда Ришелье удовлетворен результатом, рука убирается прочь, и слышен шелест ткани – Рошфор предполагает, что кардинал, вероятно, чем-то вытер руку. И убеждает себя, что ничего по этому поводу не чувствует.
– Ну что ж, – начинает Ришелье. – Я готов одарить тебя комплиментом, предположив, что твой интеллект на одну ступеньку выше, чем у среднестатистического пса, и я буду давать тебе указания, что делать. Это ясно?
– Безусловно.
– Хороший мальчик, – Рошфор вскидывается, чувствуя прикосновение за ухом, его разум и тело готовы к новой боли, но кардинал лишь почесывает его великолепными крепкими ногтями.
– Сейчас я надену на тебя ошейник, и мы пойдем на прогулку. Ты рад? – продолжает кардинал, и Рошфор чувствует, как руки мужчины касаются его шеи.
Душа уходит в пятки. Ему дурно. Страх смерти неведом ему, но страх унижения – другое дело. Он сотрясает с головы до пят. Его будут водить по дворцу. Словно собаку. Он знает, знает точно, так как сам порою слыхал, что его за глаза называют Псом Ришелье. Это даст повод всем подшучивать над ним. В голове у него мутится, и движение, неясно, воображаемое или нет, вовлекает его тело в эту зыбкость. Колени сгибаются от слабости, тело клонится, опасно близкое к тому, чтобы упасть рядом с постелью. Он лелеет мысль о том, чтобы просто выбежать из комнаты и никогда больше не возвращаться. У него вдоволь денег, он может легко уйти куда-то еще, стать новым человеком, служить где-то еще...
Что-то плотное, кожаное на ощупь охватывает его шею, частично перекрывая приток воздуха к легким. Он помнит, что спросил кардинал. Он кивает, скорее принимая неизбежность своей судьбы, чем выражая Ришелье свою радость.
– Хорошо! Теперь иди. Давай поглядим, сможешь ли ты выполнять команды так, чтобы мне не пришлось постоянно одергивать тебя, словно дурака, каким, впрочем, ты и являешься, – голос Ришелье жизнерадостен, и все же кардинал не упускает ни единой возможности добавить в сказанное им яда и оскорблений.
Рошфор отталкивается руками от постели, чтобы встать, и понимает, что его штаны все еще спущены. Мышцы его напрягаются, и он вновь чувствует странную вещь внутри себя, теперь нагретую теплом его тела. Он решает не поддаваться любопытству и взамен этого медленно тянет руки вниз. Он быстро нашаривает штаны и натягивает их обратно. Пуговицы, впрочем, ему не поддаются, а Ришелье не помогает ему. Он что-то упускает – он понимает это по тому, что штаны никак не затягиваются. Он пытается снова, но результат неизменен. Руки начинают дрожать, – он не привык делать столь точную работу с завязанным глазом. Он сдается и попросту стягивает вниз рубаху, надеясь, что она прикроет его, когда они будут идти.
Он чувствует, как его легонько тянут за шею, и понимает, чего от него хотят, – чтобы он вел своего хозяина, несмотря на то, что он сейчас незряч. Это, наверное, путь к двери. Он идет, повинуясь, но его снова тянут, на сей раз еще легче, намекая, что дверь в другом направлении. Он пытается приспособиться, двигаясь медленно и нервно. Его сапоги все еще на нем, и он думает, что, скорее всего, изотрет пальцы ног.
Ришелье, кажется, совершенно не возражает против медленной прогулки – он лишь подергивает его то влево, то вправо, пока не начинает нежно тянуть назад, когда направление взято четко по центру. Рошфор останавливается и слышит, как звук шагов Ришелье перемещается вперед. Он чувствует нежное прикосновение к низу спины, после чего слышит, как открывается дверь, и прикосновение тут же превращается в пинок. Он пытается ладонями нашарить путь и понять, в комнате ли он еще или уже нет. Он останавливается и слегка подается влево, чтобы пропустить Ришелье. Он слышит, как проносится поток воздуха от того, как быстро кардинал открывает и закрывает двери, и его спины вновь касается ласкающая рука.
– Ты необыкновенно хорош! – шепчет ему на ухо кардинал. – Ведь правда, ребята?
Кровь Рошфора застывает в жилах, и он исступленно мотает головой, совсем забыв, что глаза его завязаны. Ришелье смеется, весьма громко, и похлопывает его по спине.
– Шучу, здесь только мы с тобой. Продолжай.
Рошфор вспоминает заново, как дышать, и глубоко вздыхает. Он продолжает идти, направляемый подергиванием поводка. Он старается сосредоточиться на том, что он слышит, панически ожидая услышать чей-то смех или изумленный шепот, начало его падения, гибели его репутации, но ничего такого не происходит; лишь отдаленные шаги и шепчущие звуки чьих-то бесед, слишком далекие, чтобы различить, откуда они доносятся. Ришелье предупреждает его о лестничных пролетах и позволяет ему пару раз подержаться за перила, но в общем он все так же безмолвен, и никакого телесного контакта между ними нет.
Они минуют еще одну дверь, и Рошфор чувствует внезапный порыв свежего воздуха – они, скорее всего, где-то в садах. Новая ошеломляющая волна ужаса окатывает его – день сегодня хорош, и король с придворными, вне всякого сомнения, сейчас веселятся на свежем воздухе. Может, Рошфор должен стать главным событием их прогулки. Все тело его напрягается при мысли об этом, и он вновь чувствует твердость чужеродного предмета внутри себя.
Он тяжело сглатывает и продолжает идти. Оказывается, что он почти бессознательно пытается теперь идти быстрее, потому и за поводок теперь дергают чаще, но не затем, чтобы направить его, а чтобы заставить идти медленнее. Он слышит шепот и разговоры и начинает обливаться потом – во дворце ему еще могло повезти, но здесь люди непременно заметят необычную пару.
Рядом звучит внезапный взрыв смеха, и дрожь прокатывается по его хребту. В голове его проносятся тысячи идей, ответов, извинений. Поводок дергают особенно сильно.
– Сидеть, мальчик.
На мгновение ему кажется, что все кончено, что на него уже показывают пальцами, что над ним смеются, что люди из уст в уста передают шутки о собаке, говорят о его незастегнутых штанах и поводке, о повязке на глазах. Голос, что отдал ему приказ, звучит хрипло и грубо, сипловато и вместе с тем незнакомо. И все же это голос Ришелье – отдаленная нотка радости, прожилка вежливости, свойственная всем его словам, и общий уверенный тон – все это означает Ришелье и никого другого.
Рошфор подчиняется, расстроенный, а после продолжает идти. Ему кажется, что он вот так идет по дороге в ад – или, может, это уже ад, и он находится там. Они проходят мимо чьего-то шепота и хихиканья, и иногда голоса звучат совсем близко, а иногда – в отдалении; иногда он может различить слова вроде "странный" и "гвардеец", а иногда – нет. По крайней мере его ноги уже не так болят – есть несколько мозолей, но точно ни порезов, ни ссадин, насколько он мог судить.
К тому моменту, как он слышит впереди шаги, явно направляющиеся в их сторону, кажется, проходят часы. Ришелье дергает поводок, и Рошфор останавливается.
– Вы из гвардии кардинала, так? – спрашивает впереди него незнакомый голос.
Он уже готов по привычке представиться и уже открывает рот, но за поводок вновь дергают, и он давится, неспособный говорить.
– Так точно, – отвечает сипловатый голос.
– Что вы делаете с этим человеком?
– Он как-то пробрался во дворец, он слеп и нем, полностью. Я отведу его к воротам, чтобы кто-нибудь вывел его наружу.
У Рошфора от изумления отвисает челюсть.
А в следующее мгновение все становится так пронзительно ясно, что он практически может видеть собственные мысли, словно распятых на стене бабочек, крылья которых ломаются под брошенным в них камнем вопроса "Почему?". Рошфор знает, как выполнять приказы, он знает, как подчиняться. Он знает, кто его хозяин, и он...
– Он похож на графа де Рошфора, не правда ли? – утверждает незнакомый голос, и в нем слышно любопытство, однако и твердость человека, уверенного в правильности своего мнения.
Рот Рошфора приоткрывается в приступе дикого ужаса. Паника прокатывается сквозь его тело, словно волна пламени, и он чувствует, как все члены его принимаются дрожать. Он готов протестовать, отрицать все, бежать - и вновь чувствует, как ошейник затягивается вокруг его шеи. Медленно, но неостановимо; он тянет его назад и вниз. Его тело реагирует быстрее, чем его разум разбирается, что же от него требуют; он склоняет голову и делает медленный шаг назад, после еще один. Поводок натягивается.
Он глубоко вдыхает и понимает, что за эффект возымело все ранее произошедшее. Ришелье, видимо, заметил панику, охватившую его, и быстро вмешался, очистив его мысли тем, что заставил подчиняться приказам. Не сделай он этого, кто бы знал, в какую смешную и унизительную ситуацию угодил бы Рошфор. Благодарность растекается теплом по его груди, и он вновь пытается сосредоточиться на своем дыхании.
– Вам не помешало бы следить за языком, – спокойно отвечает сипловатый голос, но железные нотки в нем звучат, словно обнажаемый меч. – Капитан Рошфор – уважаемый человек, а вы можете проснуться с отрезанным языком даже раньше, чем сказанная вами чушь достигнет ушей капитана.
Рошфор содрогается от холода в этом голосе и задается вопросом, какие из этих слов были сказаны ради игры, в которую они играют. Вслед за этим следует легкий удар, напоминающий о том, что он должен идти, и он оставляет свои размышления, повинуясь. Они проходят мимо заикающегося, извиняющегося мужчины и продолжают идти.
Остаток их небольшой прогулки проходит ровно, никто не прерывает их. Еще звучат смех и шепот, но звучат они приглушенно, как если бы кто-то заткнул уши Рошфора ватой. Когда ему не приходится привыкать к направляющему подергиванию поводка, он не может перестать думать о словах кардинала. Его тело напряжено, и ощущение чужеродного предмета в его заду сейчас особенно четко замыкает порочный круг его беспокойства.
Когда они возвращаются в покои кардинала, Ришелье позволяет ему прилечь на постель перед тем, как склониться над ним и снять повязку. Рошфор осторожно открывает глаз, думая, что свет ослепит его, но ничего подобного не происходит. Он принимается быстро моргать, и цвета, которые он видит, вскоре перестают быть расплывчатыми, разделяются и вновь обретают вид предметов в пространстве. Снаружи темно, темнота похожа на любимые чернила Ришелье (и Рошфор даже не знает, откуда ему известны такие вещи); бледно-оранжевые огоньки трепещут на верхушках свечей в комнате. Теперь эта комната кажется совсем другой, когда здесь стало темно; она кажется просторнее и вместе с тем интимнее.
Он не вспоминает о своем поводке, пока тот вновь не дергает его за шею.
– Вставай. Тебя нужно отмыть, – приказывает ему Ришелье, на сей раз своим обычным голосом. Рошфор чувствует себя странно спокойным и умиротворенным, когда вновь слышит его, и покорно следует за кардиналом.
Они входят в ванную, и он с вожделением смотрит на небольшой бассейн в центре – но тот пуст. Он сомневается, впрочем, что будет удостоен чести там побывать. Ришелье делает всю работу сам. Он снимает одежду с Рошфора (иногда задевая руками ту вещь, что он прежде засунул Рошфору в зад; это заставляет последнего подскочить от неожиданного всплеска наслаждения, когда этот предмет касается особой точки внутри него) и принимается купать графа. Если подумать, у Ришелье не должно быть богатого опыта в этом – ведь и правда, откуда, если за него это делают слуги? Но он видит, что тот старается, видит, как изящная рука скользит по его телу туда-сюда, потирая кожу. Он даже моет Рошфору ноги, и это вызывает в капитане противоречивые чувства. Он не может подобрать нужных слов, но понимает, что это неправильно. Он бы предпочел, чтобы все было наоборот.
– Раздвинь немного ноги, – приказывает кардинал, и Рошфор подчиняется.
Кардинал проводит пальцами по воображаемой линии, что разделяет пространство меж ног Рошфора. Его пальцы легко касаются чувствительной кожи рошфорова зада. Капитан вздрагивает, и волна блаженства подкатывает к его члену. Рука кардинала сжимается, и Рошфор глубоко вдыхает, готовясь.
Но воздух, что он вдохнул, покидает его грудь громким стоном, когда он чувствует, что та странная вещь внутри него двигается. Легкая улыбка появляется на губах Ришелье, но глаза смотрят сосредоточенно. Его рука движется, вынимая прочь то, что прежде находилось внутри Рошфора. Тот вновь стонет от смешанных ощущений, глубокое наслаждение, ощущаемое сквозь дискомфорт, – его отверстие не было достаточно растянуто, и теперь ему неприятно. Он чувствует, как его задний проход сокращается против его воли, сжимаясь больше.
Он тяжело дышит, стараясь унять сердцебиение и позволяя ритму, с которым кровь бежит по его жилам, направлять его разум. Ришелье не остановится ради него, не станет пытаться сделать приятнее; Рошфор должен позаботиться о себе сам.
Следует мгновение, когда он чувствует себя крайне болезненно растянутым, а после все заканчивается. Он чувствует себя свободным и пустым. Из его зада вытекает скользкая струйка, которую он не может остановить, как бы ни старался сжаться.
Ришелье вновь приближает руку к себе и показывает Рошфору ту вещь, что была внутри него. Она размером с кулачок ребенка, и лучшее сравнение, что приходит на ум Рошфору относительно ее формы, – это дождевая капля с таким основанием, как у винных бокалов. Она смешанных цветов, – розового и фиолетового, словно разбитый кристалл, отполированный снаружи; внутри же она – словно расколотое стекло через мгновение после удара, когда все осколки внутри него по-разному отражают свет. Она красива по-своему и выглядит скорее как вещь, которую вы поставили бы на полку, а не засунули в чей-либо зад.
– Тебе нравится? – спрашивает его Ришелье, обтирая вещь губкой и опуская в чашу с водой. Рошфор кивает, удерживая за зубами вопросы наподобие того, откуда у кардинала такие вещи, и интересовался он его реакцией на внешний вид предмета или же ощущениями, которые тот вызвал.
Ришелье улыбается, он кажется довольным. Он старательно моет зад Рошфора и отсылает капитана в спальню, наказав идти в постель. Он отдает Рошфору второй конец поводка, и тот послушно идет, куда было сказано. Это, оказывается, не совсем поводок – теперь он видит, что это, скорее, ремень или кожаная лента с петлей для шеи на конце. Она темно-коричневого цвета и сделана из дорогой, хорошо выделанной кожи.
Когда он подходит к кровати, то сталкивается с дилеммой. Ришелье сказал ему идти в постель, но на ту же, что предназначена для кардинала? Или же он, как собака, должен будет спать подле нее? Он старается не смотреть на груду пухлых подушек, украшающих изголовье, словно упрашивающих его положить на них голову и поспать, пока Ришелье не вернется. После нескольких секунд сомнений он решается на несколько дерзкий компромисс. Он откидывает тяжелое покрывало и удобно сворачивается клубком в нижней части кровати. Поводок он оставляет поверх своей головы, так что шансы запутаться в нем руками сравнительно малы; мысль о Ришелье, спасающем его от почти случайного, неосознанного удавления, заставляет его от смущения уткнуться лицом в холодные простыни.
Он чувствует, как нежные пальцы ласкают его обнаженную спину, и понимает, что уснул, а эти прикосновения будят его. Он с трудом разлепляет веки и поднимает голову, оглядываясь вокруг. Ришелье сидит на краю постели. Он только в простых черных штанах; волосы его встрепаны и падают вдоль щек и на лицо, почти закрывая глаза. Капли еще катятся по узким, словно иглы, прядям и падают на плечи; некоторые скатываются и на грудь. Это первый раз, когда Рошфор видит кардинала обнаженным. Стоит признать, он впечатлен. Тело кардинала подтянуто и красиво, несмотря на возраст: бледная кожа покрывает тугие, изящные мышцы, рельеф которых смутно виден в скудном свете свечей. Руки длинны и красивы, не слишком мускулистые, однако и не тонкие. Это тело человека, следящего за собой.
– А ты ласковый пес, – Ришелье улыбается, и в этой улыбке есть что-то слегка зловещее. – Мне стоило бы отослать тебя прочь, прежде чем наши чувства обойдутся в цену наших голов.
Рошфор, обескураженный, глядит в сторону.
– Не глупи, Рошфор. Я не могу отослать прочь капитана своей гвардии, да еще и придворного в придачу, – смеется Ришелье, но глаза его не так веселы. – Но сейчас ведь ты лежишь на моей постели, нагой, с поводком на шее – разве это тебя никак не волнует? Можешь мне ответить.
– Я всегда был во власти вашего высокопреосвященства, – тихим голосом отвечает Рошфор. – Я не имею права оспаривать ваши решения или действия, вы всегда знаете, что делаете, – добавляет он, подумав.
Ришелье смотрит на него, и Рошфор пытается сохранить зрительный контакт.
Ришелье не тот человек, что станет загадочно себя вести; все ровно наоборот: он весьма искренен по поводу своих чувств. Смеется, когда радуется, и хмурит брови, когда не рад. Он улыбается, когда слушает речи короля, но улыбка его полна иронии и несогласия. Вздыхает и говорит очень медленно, когда раздражен или чувствует усталость.
Но есть такие моменты – редкие, очень редкие, – когда по его лицу ни о чем нельзя догадаться. Его глаза тогда подобны ледяным стенам, за которыми не разглядеть происходящего в мыслях; рот сжат в тонкую линию, не хранящую намека ни на улыбку, ни на недовольство; выражение на его лице отсутствует, оно – словно чистый лист бумаги. И это самое страшное, что Рошфору приходилось видеть, хуже брани, хуже тяжелой тишины, затишье перед бурей кардинальских чувств, что обрушивается на чью-либо несчастную душу, и чаще всего душа эта – Рошфора.
Это даже хуже безразличия – ведь оно оставляет шанс на надежду, а надежда, как известно, гнусная тварь, что может растерзать и короля, и раба.
Между ними повисает тишина, тяжкая и темная.
Где-то за спиной Рошфора мигает и гаснет, шипя, одна из свеч. Ришелье качает головой, как если бы движения теней пробудили его от какого-то транса, и позволяет губам сложиться в улыбку:
– Да.
Он вскарабкивается на постель и склоняется над телом Рошфора. Их губы почти соприкасаются, дыхание щекочет губы Рошфора, и они вздрагивают от этого чувства. Его тело напрягается в предвкушении поцелуя, но он не смеет быть первым. Новизна столь интимного вторжения в его личное пространство без физического контакта возбуждает, как ничто другое, рождая спазмы удовольствия в его члене.
– Тшш, тихо, мальчик, – шепчет, усмехаясь, кардинал, и он сейчас так близко, что, говоря, касается губами губ Рошфора, и тот приоткрывает рот, приглашая Ришелье поцеловать его, но кардинал не делает этого.
Он подается назад, и Рошфор понимает, что Ришелье доставал поводок, который теперь держит в руке.
Сердце Рошфора замирает на мгновение, когда он видит стоящего над собой Ришелье. Его взгляд изучает внимательно рельеф ладных мышц, касается волос, покрывающих низ живота, наслаждается видом кожи, пока он не прерывается четкой границей ремня на штанах Ришелье. Под тканью явственно виден бугор, и Рошфор невольно облизывает губы. На языке его слишком много слюны, и она течет по его подбородку.
– Ты этого хочешь? – кардинал дразнит его, слегка покачивая бедрами, и Рошфор едва ли не ломает шею, кивая с готовностью.
Они наталкиваются друг на друга, меняясь местами, и Рошфор склоняет голову к спинке кровати, и Ришелье двигается к нему, пальцы возятся с пуговицами штанов.
Еще стоя на коленях, Ришелье немного подвигается вперед, чтобы шею Рошфора не слишком сжимало ошейником. Сам капитан же не может прекратить облизывать в предвкушении губы, все больше и больше слюны стекает по подбородку, пока наконец-то – наконец-то! – кардинал не берет свой наполовину отвердевший член и не направляет его в вожделеющий рот Рошфора. Тот жадно сосет нежную плоть, и Ришелье содрогается. Обе руки его вцепляются в цветочную резьбу, которая украшает спинку кровати, и он вскрикивает пронзительно и громко.
Рошфор с вожделением вбирает в рот столько, сколько может, купая стремительно набухающий орган в своей слюне. Он никогда прежде такого не делал, даже в самых смелых мечтах, и требуется время, чтобы приноровиться одновременно выделять слюну, сосать, лизать, дышать и ни в коем случае не упустить хотя бы двух дел из этого списка. Он напряжен, пытается не оцарапать зубами чувствительную плоть, и из-за этого давится гораздо чаще, чем ему это нравится. Однако постепенно понимает, что само по себе прикосновение не только не несет боли, но и, если правильно придавить нужную точку, заставляет фаллос кардинала наливаться каменной твердостью и пульсировать.
Рошфор приоткрывает рот еще шире, и теперь давится уже меньше, это становится почти терпимым. Кардинал медленно толкается внутрь и наружу, буквально сношая рот Рошфора, и тому это нравится – нравится сильный аромат Ришелье глубоко во рту; то, как скользит туда-сюда по языку кожа, смазанная слюной, в то время как он все же может чувствовать трение между нею и языком, и это заставляет Ришелье задыхаться, вздыхать и стонать от удовольствия. Это невообразимо возбуждающе, и Рошфору приходится бороться с собой, чтобы не вцепиться в свой член, чтобы получить хотя бы небольшую разрядку. Вместо этого он принимается сосать еще более исступленно, и раз или два ему кажется, что он чувствует что-то еще, соленое и вязкое, и старается добыть еще, но кардинал вытягивает член прочь, оставляя лишь самую головку меж губ Рошфора.
Когда он чувствует это в третий раз, Ришелье быстро отстраняется, оставляя рот Рошфора открытым и жаждущим; липкая слюна протягивается нитью между ними, и нить эта рвется, смачивая грудь Рошфора. Ришелье довольно громко вздыхает, и его пальцы скользят сквозь волосы Рошфора; глаза его полузакрыты, затуманены желанием и страстью.
– Поднимайся, – приказывает он, и его голос звучит сипло и возбужденно.
Он отстраняется, чтобы дать Рошфору двигаться под ним свободнее, помогая принять желаемое положение с помощью поводка. Это почти классическая поза, но вместо того, чтобы встать на четвереньки, Рошфор держится за спинку кровати, готовясь принять любовника сзади. В этой позе есть что-то примитивное, что-то извращенное, и ему это нравится. Та розово-фиолетовая вещь была необычной, но не неприятной, хоть и не приносящей удовольствия. Он жаждет почувствовать член Ришелье глубоко внутри себя; то, как кожа трется о кожу, ритм, что выжигает все мысли, спазмы, накатывающие в момент, когда кажется, что он кончает еще до того, как к нему прикоснулись, от одних лишь терзающих переживаний.
Ришелье бросает поводок на спине Рошфора и крепко сжимает его бедра. Рошфор чувствует, как большие пальцы кардинальских рук растягивают, раскрывают его зад с поразительной легкостью, и после – как внутри него пульсирует головка члена Ришелье. Он концентрирует свои мысли на правильном дыхании и пытается вообразить свой пульс медленным, услышать его. Мышцы его начинают сжиматься, забыв о том, что были уже растянуты. Ришелье входит медленно, но уверенно, пока в один внезапный толчок не погружается в него до упора, и их стоны смешиваются в воздухе, отражаясь от темноты, наполняющей комнату.
Ришелье царапает кожу Рошфора, и от этого по спине капитана прокатывается волна дрожи, заставляя подаваться навстречу. Кардинал толкается внутрь, и его рука прихватывает поводок. Рошфор чувствует, как кожаная лента натягивается, но шею не давит. Вместо этого он чувствует теплую, влажную кожу живота и груди Ришелье на своей спине; она трется о его собственную, когда Ришелье двигается в нем. Кардинал слегка меняет положение, успокоенный устойчивым положением любовника; охватывает руками грудь капитана и принимается мелко и быстро вбиваться внутрь, не на всю длину, а короткими толчками, насколько позволяют их тела, и Рошфор отвечает на эти движения. Он старается подаваться навстречу, но у него не выходит двигаться в собственном ритме и следовать за кардиналом, а после он бросает эту затею, полностью повинуясь. Не думай, просто следуй, напоминает он себе.
Скрип кровати заполняет пространство вокруг, но темнота комнаты поглощает его. Рошфор пытается найти что-то, чтобы сконцентрировать взгляд, глядит на пол, на цветочные узоры на спинке, но это бесполезно, только отвлекает, так что он просто закрывает глаза и полностью отдается чувственному наслаждению.
Не думай, только делай.
Руки Ришелье держат его на месте. Это успокаивающе и одновременно возбуждающе - то, как руки кардинала ослабляют или, напротив, усиливают хватку, как его пальцы, привыкшие к перу и бумаге, исследуют теперь грудь Рошфора. Оба покрываются потом, и в тех местах, где плоть встречается с плотью, пот собирается каплями и скатывается по разгоряченным сжимающимся мышцам, обтянутым напряженной кожей.
Ришелье вбивается внутрь особенно сильно, и Рошфор громко стонет.
– Развратник, – комментирует Ришелье, его голос тих. Его движения становятся интенсивнее и быстрее, ритм сотрясает их тела почти в унисон, и Рошфор движется лишь через мгновение после Ришелье. Руки кардинала без устали ласкают тело капитана, крепко сжимая в поиске лучшего места, чтобы держать его. Пальцы потирают истекающий семенем член Рошфора, поглаживают медленно и чувственно и внезапно покидают его лишь с тем, чтобы схватиться за бедра. Они впиваются в плоть так сильно, что наверняка останутся синяки. Рошфор стонет и подается назад, навстречу Ришелье. Он чувствует, как внутри постепенно закипает уже знакомое ощущение, но оно нарастает медленно, так мучительно медленно, что от неудовлетворенности ему хочется кричать.
Ришелье склоняет голову на спину Рошфора и принимается безжалостно вколачиваться в него. Рошфор понимает, что его любовник уже близок к кульминации, он почти видит, как тот сжимает губы и стискивает челюсти в напряжении, а через мгновение уже чувствует, как член внутри него становится невообразимо твердым и начинает пульсировать. Его собственное желание сводит с ума, и он делает единственное, что приходит ему на ум: умоляет.
– Пожалуйста! – стонет он, и его голос звучит пронзительно от желания и ощущения, близкого к отчаянию.
Ладони Ришелье движутся так быстро, как если бы он готовился к этому всю жизнь. Его рука скользит по животу Рошфора, удерживая его. Другая хватает член Рошфора и принимается быстро ласкать его, почти так же неистово, и большой палец трет набухшую, капающую головку.
Рошфор вскрикивает, когда накатывает оргазм, и он изливается в ладонь кардинала. Тело его полностью обмякает, омываемое равномерными волнами наслаждения. Ришелье до сих пор держит его довольно крепко, и с каждым поглаживанием ощущения Рошфора нарастают, пока он не принимается стонать, а его тело – само по себе метаться и корчиться.
Так же резко, как прежде схватил, Ришелье его отпускает и обессиленно падает сверху. Так они лежат минуты, может, часы, переводя дыхание, едва живые. Рошфор понимает, что руки его занемели под весом двух тел.
И это – чистое блаженство.
Через время Ришелье находит силы встать, по крайней мере, на колени. Он вновь падает на кровать, и теперь кажется, что он удерживал поводок довольно крепко; Рошфор на мгновение задыхается от внезапного охвата и рывка за шею, но после кардинал притягивает его к себе.
– Хочешь, чтобы я убрал это с шеи? – через заполненное тишиной время спрашивает он.
– Как по-вашему будет лучше, – отвечает Рошфор, и его голос звучит хрипло из-за сухости в глотке. Он берет Ришелье за руку и нежно целует ее.
Кардинал немедля снимает ошейник и отбрасывает прочь, притягивает Рошфора к себе и прижимается грудью к его спине, сплетая их ноги вместе. Он не говорит ни слова, и через несколько минут равномерное дыхание убаюкивает Рошфора.